«Свет ты наш, Верховина…» - [151]

— Нет, — ответил я, настораживаясь.

— Я приехала за вами.

— За мной?

— Да, за вами!

Анна расшнуровала папку, раскрыла ее, и среди бумаг я увидел хорошо знакомую мне зеленую обложку…

— Ваша записка о Верховине, — сказала Анна.

— Откуда она у вас?

— Разыскала в земском архиве… Живому делу незачем пылиться и желтеть среди старых актов и никому не нужных гербовых бумаг.

Несколько секунд я со странным чувством глядел на зеленую обложку записки. Затем машинально начал перелистывать страницу за страницей. Они шелестели под пальцами, но я не видел ни слов, ни строк, и хотя я уже отлично сознавал, зачем пришла ко мне Анна, спросил:

— Чего же вы хотите?

— Я пришла за вами, Иване, — сказала Анна, беря у меня из рук записку и укладывая ее обратно в папку. — Я пришла предложить вам начать работу, о которой вы когда-то мечтали. Верховине нужны агрономы уже сейчас, и не просто агрономы, а преобразователи, способные прозревать будущее и работать для него. Посоветуйтесь с Ружаной, но помните, что время не ждет, оно летит.

67

Март. На Верховине еще повсюду снег, а у нас по-весеннему тепло пригревает солнце.

Четвертый день в нашем доме разброд и развал. Ружана молчалива. Мне искренне жаль ее, и я боюсь этой жалости. Мне было куда легче, когда она протестовала и была раздражена.

По кабинету, не снимая пальто и шляпы, ходит Чонка.

— Разве нет других агрономов? — спрашивает он. — Что это, свет клином сошелся на тебе?

— Свет клином на мне не сошелся, — отвечаю я, сдерживая раздражение. — Не будет меня, будут другие, может быть более достойные, чем я, но как вы не можете понять, что это то, к чему я стремился всю жизнь!

Чонка болезненно морщится.

— Я бы все понял, Иване, если бы не это проклятое письмо…

Речь снова и снова заходит о письме, которое несколько дней тому назад Ружана нашла в нашем почтовом ящике.

«Это тебе, прочитай», — произнесла она дрожащим голосом, протягивая мне вскрытый конверт.

Я вынул из него листок, развернул и подошел с ним поближе к свету.

«Пане Белинец! Лучше не ездите на Верховину. Если вам повезло в Среднем, так не думайте, что повезет и в Студенице. Мы вас предупреждаем. Друзья».

Письмо было напечатано на машинке и опущено в Ужгороде. На миг мне показалось, что это чья-то глупая шутка, но тотчас почему-то представились глаза Матлаха, такими, какими я их видел в корчме в Среднем, и я припомнил, что Горуля и Анна Куртинец уже говорили мне о подобных письмах.

Ружана не спускала с меня беспокойного взгляда. «Тебе нельзя ехать туда, Иванку…» — «Почему? Таким способом пытаются запугать не одного меня, а между тем люди продолжают делать свое дело наперекор угрозам… Этим негодяям не удастся стать поперек жизни, хозяевами на Верховине им никогда больше не бывать!»

Ружана ничего не ответила, но когда я возвратился от Верного, которому отнес письмо, она встретила меня такими словами: «Ты не должен ехать, Иванку».

…А тут еще Чонка со своими опасениями и советами.

— Ну, допустим, — в который раз повторяет он, усаживаясь на подлокотник кресла, — допустим, что можно, куда ни шло, променять прекрасную службу, дом, уважение, каким ты пользуешься, на работу агронома в глуши, на Верховине. Но жить там под постоянной угрозой?!

— Волков бояться — в лес не ходить, — отвечаю я.

— Делай как знаешь… — наконец обиженно произносит он. — Пойду, мне уже в банк пора…

Ружану я не вижу целый день. Она сидит у себя в комнате и не появляется даже к обеду. Несколько раз я порываюсь зайти к ней и сдерживаю себя.

Она сама приходит ко мне в сумерках и садится рядом. Я хочу зажечь свет, но Ружана останавливает меня.

— Не надо.

В темноте я нахожу ее руки и ласково глажу их.

— Ты решил? — спрашивает она.

— Да, я твердо решил, Ружана, и не могу иначе. Выслушай меня спокойно и постарайся понять.

— Хорошо, — соглашается она, — я буду слушать спокойно.

Я говорю негромко и медленно, закрыв глаза, будто сам для себя вспоминаю свою жизнь: детство, смерть матери, голод, Олену, Миколин ключ, с мечтой о котором вырос.

— Ты сама знаешь, Ружана, что я пережил за эти годы. Я ведь никогда в самые трудные времена не переставал думать о Верховине. И теперь, когда Верховина сама позвала меня, мог ли я не отозваться на ее призыв?

Ружана сдерживает вздох.

— И тебе не дороги ни мое спокойствие, ни наш дом, ни наша наконец наладившаяся жизнь? — спрашивает она. — Вспомни, сколько нам пришлось перенести, с каким трудом нам все далось. И теперь, когда все пришло…

— Это не ты говоришь, Ружана…

— Кто же?

— Юлия, братья Колена, кто угодно, но только не ты…

Ружана, оскорбленная, отнимает у меня свою руку. Некоторое время мы молчим, потом Ружана поднимается и выходит из комнаты.

До поезда еще пять часов. Не зажигая света, я лежу на диване и думаю о предстоящем. Мысли бегут все дальше в будущее, одна заманчивей другой. Неужели Ружана не поймет? Не верю. Может быть, не сейчас, так позже, но поймет…

Волнение последних дней, утомительные сборы в дорогу, сгустившиеся в комнате сумерки берут свое, и я засыпаю.

…Будит меня тихий голос Ружаны.

Я открываю глаза. В комнате горит свет, и Ружана смотрит на меня с доброй и чуть укоризненной улыбкой.