Свет тьмы. Свидетель - [57]

Рано утром меня разбудил стук в дверь. Он переплелся с последним из бесчисленных сновидений, во что под конец ночи обратились мои неспокойные и напряженные раздумья. Постукивание в дверь слилось с ударами — некто незнакомый и страшный, герой моего сновиденья, обрушил эти удары на двери, за которыми я корчился от страха, держась за ручку изо всех сил, но силы, однако, убывали слишком быстро. Я сел, дико озираясь; уснул я в платье, жесткий воротничок сдавил мне шею. Будильник, стоявший на стуле возле моей постели, показывал без пятнадцати восемь — час, когда я в иные времена, торопясь, поспешно глотал свой утренний кофе в недалеком ресторане.

Я едва не вскрикнул, увидев, что ручка двери шевелится. Неужели это все еще сон?

Двери открылись — я никогда не запирал их, этот вид страха был мне не знаком, на своем чердаке я чувствовал себя вроде бы в абсолютной безопасности. В дверях стояла тетя.

Дневной свет беспощаден к ней. На тете — черное платье, она бледна, как воск, и, появившись из серого провала чердачной лестнички, выглядит так, будто скончалась сегодняшней ночью и теперь пришла меня пугать.

Однако голос ее звучал по-прежнему холодно и жестко, что стало привычно для нее в последнее время.

— Молодой человек не пойдет сегодня на работу?

— Проспал, — отозвался я, смиренно извиняясь и оправдываясь. — Никак не мог от волнения уснуть сегодня.

— Что это тебя так разволновало? Не мог найти свечку?

Я затаил дыхание. Полицейская ищейка и та не могла идти по следу быстрее и с большей уверенностью. Я уже слышал глубокое, гортанное ворчанье поражения, вот-вот готового обрушиться на мою голову. Секундное колебание означало мою гибель, проблеск страха выдал бы меня тете — на ее суд и расправу. Я должен был быстро пройти по тонкому острию ее неотступного взгляда и не поддаться головокружению, готовому свалить меня с ног.

К счастью, в моем нетопырином гнезде никогда не было недостатка в огарках свечей, я зажигал их чаще, чем керосиновую лампу.

Иной раз и несколько свечей сразу, расставив их по разным углам. Как раз на стуле возле моей постели стоял опрокинутый стакан, а на его дне в лужице растекшегося стеарина чернел обгоревший фитилек. Его отраженье мелькнуло в сетчатке моих глаз, хотя я ни на один миг не отвел взгляда от тетиного лица. Я преисполнился пренебрежения и уверенности.

— Какую свечку, тетя? — удивленно протянул я. — У меня их много про запас, а одна — всегда под рукой.

— По-моему, под рукой они у тебя чаще, чем нужно. Хотела бы я знать, откуда Здейсова девка взяла вчера стеарин, который бросила на печку. Не принесла же она ее с собой, в этом сомнений нет никаких. У нее даже сумочки не было — носовой платок она держала в руках.

В ту минуту я проклинал ее чисто женскую наблюдательность и сообразительность. Если бы меня спросили, как была одета Божена, я не мог бы описать ее наряд достаточно точно, хотя просидел с ней бок о бок почти целый вечер. Была у нее сумочка или нет? Я просто не обратил на это внимания, а тетя, едва удостоив ее одним-единственным взглядом, запомнила все. Попробуй схорони что-нибудь от таких глаз, и все же я не смел обнаружить не только слабости, но даже намека на неуверенность. В голове у меня гудело, и гул этот поднимался откуда-то из глубочайшей пропасти, которая разверзалась у меня под ногами.

— Откуда мне знать? И почему ты именно меня спрашиваешь об этом?

Тетя поднимает руку, рука тянется к шее и несколько раз поглаживает золотой крестик, висящий на золотой цепочке. Наверное, допытывается у бога, справедливо ли, не грех ли так настойчиво преследовать меня своими подозрениями. Однако результат этого совета для меня неутешителен.

— А кто вчера прямо к нашим дверям нес зажженную свечку, будто пугая духов?

Я не удивился, я, собственно, ждал этого вопроса все то время, пока тетя стояла и допрашивала меня. Да и что удивительного, если после подобных происшествий в семье кухарка вспомнит обо мне и расскажет тете.

— Хотела бы я знать, что с этой свечкой стало потом, — настаивает тетя.

Я вслепую дотягиваюсь до стоящего рядом стула и торжествующе поднимаю опрокинутый стакан.

— Вот что, — объявляю я, следя, чтоб не слишком ликовал голос. — Я освещал себе ею дорогу домой, прилепил сюда, и она светила, пока не выгорела. Теперь от нее остался лишь маленький огарок.

— Трудно утверждать пока не схватишь вора за руку. Ты скользкий и больно хитер для меня, старухи. Но бог не терпит ни хитрых, ни скользких, его рука достаточно шершава, и в один прекрасный день ты в ней застрянешь. Я даже дяде не могу высказать своих подозрений, будь я стократно убеждена в своей правоте. Он мне не поверит. Я не могу взять в толк, чем это ты его так к себе расположил.

Я еще весь трепещу от страха, но уж слишком уверен в победе и не в силах превозмочь торжества.

— Усердной работой, должно быть, — отвечаю я, насмешливо и вызывающе.

— Возможно, что и работой, — допускает тетя. — Если такие люди, как ты, поставили себе цель, они могут все, даже работать, чтобы добиться своего. Я как-то уже говорила, что думаю на твой счет, и сейчас повторю еще раз: ты не встрянешь больше на пути Маркеты и Кленки. А если попытаешься, я найду способ тебя отсюда спровадить.