Свет тьмы. Свидетель - [179]

— Прошу прощения, мадемуазель, — обращается он к изумленной Лиде, — но мы с вашим почтенным папенькой были добрыми друзьями. Из того, как вел себя доктор, я сделал вывод и полагаю, не ошибся, что дела вашего папеньки стали лучше.

Изумление быстро исчезает из Лидиных глаз, они становятся холодными и сосредоточенными и похожими на глаза тетушки мадемуазель Элеоноры. Выражение лица замкнутое, не пробьешься, и кажется, что взгляд ее впивается в тебя. Невероятно, что такой взгляд принадлежит девушке, столь юной и привлекательной, такой беззащитной. Квис с трудом преодолевает волнение, столкнувшись с этим новым для себя явлением. Он собирался расставить сети, но видит, что превратился из ловца в добычу, столкнувшись с таким же, а может быть, и еще более сильным, нежели его собственное, жадным любопытством, только питаемым иным источником и направленным к иной цели. Квис беспомощен, его охватывает страх.

Лидино суровое лицо расплывается вдруг в сладчайшей улыбке, и это, как ни странно, пугает Квиса еще больше.

— Не сердитесь, — отвечает она наконец нежным голоском, — что я так долго разглядывала вас. Извините меня, вы не артист?

— Нет.

— Какая жалость, — говорит Лида почти ласково, словно не замечая резкости его ответа. — Каждый раз, когда я вас вижу, мне кажется, что вы либо актер, либо были актером. Досадно, что это не так. Ведь вы смогли бы играть вся и всех на свете!

Квис уже успел опомниться и взять себя в руки. Он сознает, что девушка близка к правде, известной в этом городе только пани Катержине Нольчовой, которой он поведал ее, чтобы расположить к себе и войти в доверие. Ну что ж, почему бы в таком случае не прибегнуть к другому способу? Он даст девушке выговориться, и она сама себя выдаст.

Он скрипуче смеется и говорит:

— Мне такое и в голову не приходило. С меня всегда бывало достаточно комедий, которые передо мной разыгрывали другие.

Лида чуть бледнеет и сжимает губы, и Квис с опозданием понимает, что выбрал не те слова. Кто же, как не он, столь великолепно разыграл сцену на этой самой площади, превратив в зрителей почти всех жителей города? Лидины глаза смотрят на него строго, и есть в ее взгляде что-то брезгливое. Тем не менее девушка улыбается и произносит нежно:

— Значит, я ошиблась, не так ли? Мне еще в школе говорили, что я делаю поспешные выводы.

Квис смущен и польщен.

— Не огорчайтесь, — отвечает он, и в его металлическом смехе звучат нотки благосклонного превосходства. — Это все по молодости лет.

Но глаза девушки продолжают беспокоить Квиса. Сейчас в них притаилась кошка, которая, вся подобравшись, поджидает добычу. Квис понимает, что он все это время оборонялся, что его изучают, вместо того чтоб, по обыкновению, изучал он сам.

— А впрочем, где вам?

Лидин голос поставил капкан, прикрытый мягким мхом, и Квис снова приходит в ужас, он чувствует, что утратил нить разговора. Эта девушка для него слишком стремительна.

— Что? — кричит он, кидаясь в атаку, и, словно фехтовальщик, опрометчивым выпадом открывает грудь.

Лида использует эту возможность спокойно и не спеша.

— Так ведь это же труднее всего. — И продолжает еще медленней: — Искренне сыграть самого себя. Разве вы сумеете? Я могу себе представить, как вы сыграете ну хотя бы моего дядю или пана бургомистра. Но себя? Тут-то вам и конец, потому что играть-то вам нечего.

Квис задыхается, столько неприятностей за последние дни, он пытался жить за чужой счет, но ему не удалось, а сейчас девушка говорит ему все это буквально теми же словами, которые звучали в нем самом. Лицо Квиса становится пепельно-серым, свистящий самум времени подхватывает его, и песчинки рассекают лицо тысячами морщинок. Лида глядит на эту перемену с испугом, но без страха. Сейчас, думает она, он возьмет да и грохнется. Там стоит Еник, мы подхватим его, потащим в аптеку, и дадим нюхнуть нашатыря. Но нет, все разом прекращается, морщинки исчезают, словно он прогнал их; хотелось бы мне знать, откуда они взялись, а на щеках опять расцветают фальшивые розанчики. О боже, вот шут!

Квис несколько раз стукает палкой по тротуару, словно помогая словам выходить из пересохшего горла, и наконец выдавливает шипящим полушепотом корявые звуки:

— Вы, вы… как вы смеете, как вы смеете позволять себе такое!

Лида улыбается своей самой пленительной улыбкой, отрепетированной для очаровательной возлюбленной, и говорит:

— Я была дерзка, не так ли? Извините меня. Сама не знаю, что на меня нашло. Ведь я с вами вовсе не знакома.

На лицо Квиса выплывает примирительная улыбка, а Лида продолжает:

— Я тороплюсь за лекарством. Хочу только сказать вам, что человек должен и других вмещать в себя, чтоб уметь их сыграть. В этом ведь нет ничего оскорбительного, не так ли? Но вас это, видимо, не интересует.

Она мелодично произносит: «Всего хорошего», — и направляется мимо окаменевшего Квиса к аптеке, черные сводчатые двери которой зияют за его спиной.

«Человек должен вмещать в себя других, чтоб уметь сыграть их». Что значит — сыграть? Чепуха. Жить! Жить в разном подобии. Что за чепуху молола эта девица! Совсем не то. Кому же лучше знать, как не ему? И в довершение еще ускользнула от него. Он хотел влезть в ее оболочку, но не смог ухватить ее. Как же так, все, о чем он мечтает, ускользает от него? Ну нет, он еще им покажет, покажет им всем, что может жить в них и за их счет.