Свет первой любви - [98]

– Я люблю тебя! – сказал он. – Я так люблю тебя, что мне больно.

Она помедлила между мыслью и физическим ощущением. Он улыбнулся.

– Я тоже люблю тебя! – сказала она. – Я всегда тебя любила…

И она улыбнулась ему в ответ.

Но он не хотел прерывать ласки, только подхлестнуть их, сделать неистовыми. Подъем, наивысшая точка и падение происходили одновременно с оглушительным, ужасающим, прекрасным всплеском света, тепла, телесного освобождения и любви. Майра слышала свои крики, но слышала она и его крик, смешавшийся с ее возгласом. Лоно ее ощутило жаркий поток. Краешком сознания она отметила, что Нельсон залаял рядом с койкой, а потом опять вернулся к двери и лег.

Спустя некоторое время она повернула голову, чтобы устроиться поудобнее на плече Кеннета. Она любила, что они не сразу разъединялись. Ей нравилось ощущение соединенности. Она вздохнула и ощутила расслабление во всем теле – до самых кончиков пальцев.

Майра не уснула. Ощущение полного блаженства слишком ценно для того, чтобы менять его на сон. Кеннет немного поспал. Она упивалась его расслабленной теплотой, его ровным, спокойным дыханием и думала, что сказанное им не относится только к постели. Кеннет говорил это не только потому, что приближался к концу чудесной любовной игры. Во время ласк он часто заговаривал с ней – иногда о чем-то спрашивал, иногда просил, иногда оценивал то, что она делает, иногда шептал сладкие слова, которые составляли часть постепенно растущего возбуждения. О любви он не говорил никогда. До этого дня. А сегодня эти слова были произнесены сознательно и обдуманы заранее. Он выбрал самый последний момент перед тем, как все растворится в одном ощущении. Он выбрал именно этот момент, ибо то, что они оба должны почувствовать после него, было не только сексуальным удовлетворением, но любовью! И то и другое сплелось в совершенном супружеском единении.

Только теперь Майра смогла произнести в ответ те же самые слова. Раньше она боялась последнего признания, полного обнажения души. Она и сейчас этого боится, но нельзя позволять страху править жизнью. Кто-то недавно сказал ей об этом.

– Ты поспала? – Он поцеловал ее в лоб.

– Нет.

Они помолчали. Он помассировал ей голову.

– На этот раз ты чувствуешь себя хорошо? – спросил он наконец.

– О да! – ответила она. – Я полна здоровья и блаженства! Все совсем не так, как в прошлый раз.

Впервые и он, и она заговорили о ее беременности.

– Ты боишься? – Его губы были у самого ее лба.

– Да.

– Жаль, что я не могу предложить тебе никакого утешения. Жаль, что я не могу убедить тебя, что все будет хорошо. Не могу. Я ведь тоже боюсь…

– Но я не поддамся страху, – сказала она. – Я хочу жить смело. Если у меня будет ребенок, я буду считать себя самой счастливой из женщин. Если у меня будут дети, я буду удивляться, чем я заслужила такое счастье. Если у меня их не будет вообще, я буду помнить, что в моей жизни есть и другие радости – и горести, конечно. Но страху я не поддамся!

Он хмыкнул.

– Знакомая фраза, – сказал он, – Это было чем-то вроде девиза у нас – Рекса, Нэта, Идена и меня. Как тебе известно, мы славились безрассудством и удалью. Кто-то назвал нас четырьмя всадниками Апокалипсиса, и это прозвище к нам прилипло. Но мы были смелы не от безрассудства, не от безудержной храбрости и напористости. Мы были смелы, потому что не желали поддаваться страху. Мы часто повторяли это все вместе.

– Ну тогда, – сказала она, – мы с тобой, Кеннет, не будем бояться того, что я жду ребенка.

– Разве что я не могу броситься в битву вместо тебя, верно? Я должен ждать и смотреть, как ты проходишь через все страдания из-за ребенка, которого зачал в тебе я. Ты заставляешь меня смиряться, Майра, и делаешь меня беспомощным. Это, наверное, приводит тебя в восторг?

Она улыбнулась, но промолчала. Ей не хотелось получать над ним власть большую, чем он имеет над ней.

– Но ты мне нужен, – сказала она. – Когда человеку больно, а в особенности когда он в горе, он чувствует себя ужасно одиноким. Но если рядом есть кто-то еще… Кеннет, когда у меня случился выкидыш, ты оставался со мной, хотя мистер Райдер велел тебе уйти. Ты был бледен, а в глазах стояли слезы. Ты умолял меня не умирать, не покидать тебя. Ты называл меня «моя любовь». Мне ведь это не померещилось, нет?..

– Нет. – Она услышала, что он глубоко вздохнул:

– Я бы умер за тебя, если бы это помогло. С радостью.

Она сглотнула. Значит, ей не померещилось, а она на следующее же утро сказала, что ей хотелось бы никогда больше его не видеть! Он держался так холодно. Может быть, он просто был несчастен, растерян, ждал, что скажет она? Может быть, ей следовало оставить его при себе на ту страшную неделю – на недели, последовавшие за его отъездом? Человеческое общение – ужасная вещь: так часто тебя понимают не правильно, и тогда все рушится.

Майра поднялась, не глядя на него. Как всегда, отделившись от него, она ощутила мгновенное сожаление, но не остановилась. Поправила лиф платья, опустила юбку, сунула ноги в туфли, откинула волосы назад и вышла из хижины на солнечный свет и жар. Закрыв глаза, подняла лицо к солнцу. А потом сошла с едва заметной тропки и села на траву на склоне холма. Обхватив руками колени, Майра смотрела вниз, на долину. Нельсон уселся рядом с ней, довольно вздохнув и положив голову на лапы.