Свет озера - [25]

— Все так же, — ответил Бертье, — он как свеча, которая и гаснуть не хочет, и разгореться не желает.

Скрипнула повозка эшевена, стоявшая рядом, и выглянула Ортанс. Все трое вопросительно посмотрели на нее. Она спрыгнула на снег. Из-за приоткрытого полога слышалось как бы отдаленное журчанье ручейка, и Бизонтен догадался, что это рыдает Бенуат. Лицо Ортанс побелело, черты обострила бессонница, вокруг глаз залегли тяжелые темные круги, но даже это не смягчило ее несколько суровую красоту. Она проговорила до странности спокойным голосом:

— Он ушел, чего и следовало ожидать. Никого не обеспокоив. Он уже застыл.

Кузнец опомнился первым. Он подошел к Ортанс, шагнувшей ему навстречу, и поцеловал ее, как поцеловала она Бертье, осведомившись о самочувствии Бобилло. Потом она подошла к Бизонтену, и, так как почти все уже высыпали из повозок, она поспешила объявить им:

— Надо собрать людей и передать им то, что мой дядя просил сказать относительно Мане.

Бизонтен не успел вмешаться. Старший сын Фавра прибежал из леса и крикнул:

— Лошадь Мане исчезла. Надо бы в повозку заглянуть. Ясно, этот мерзавец нынче ночью смылся! Я-то знаю, где мы его нагоним…

Рассвело окончательно, и первый солнечный луч зажегся в треугольнике заснеженного леса.

Многие бросились к повозке. Парусина не была закреплена, они подняли ее и сразу увидели, что там пусто. Скользя и спотыкаясь, они бегом взобрались по снежному откосу. Ногами, окутанными тряпьем, они подымали снежную пыль, пронизанную лучами солнца, и ее уносило ветром.

Вскоре раздался крик Рейо:

— Вот его следы! Поехал вперед в глубь ущелья, прямо на восток. Надо его, подлеца, поймать!

— Идите все сюда, — крикнул Бизонтен. — И слушайте меня!

Мужчины сгрудились вокруг него. Подошли также почти все женщины. Подмастерье обвел глазами собравшихся, потом твердым голосом произнес:

— Нет у нас теперь вожатого.

Воцарилось молчание, люди переглядывались и наконец уставились на Ортанс, она стояла рядом с Бизонтеном и спокойно проговорила:

— Это правда. Мой дядя скончался нынче ночью.

По толпе пробежал шепот. Женщины двинулись было к Ортанс, но она остановила их движением руки:

— Большое вам спасибо. Так славно не чувствовать себя одинокой в подобную минуту. Моя бедняжка тетя тоже нуждается в вашем дружеском участье. Но прошу вас, давайте сначала выслушаем Бизонтена. Это с ним говорил мой дядя, прежде чем покинуть нас.

Взволнованный Бизонтен откашлялся, прочистил горло и начал:

— Долго я говорить не собираюсь, просто хочу вам сообщить нечто важное. Господин д’Этернос просил вам передать, чтобы вы не трогали Мане.

Слова Бизонтена прервал глухой ропот, то и дело раздавались гневные возгласы, но весь этот гул легко покрывал истошный крик Сора, обзывавшего беглеца Мане негодяем. Когда голоса смолкли, Бизонтен продолжал:

— Он скрылся, так что речи о его поимке и быть не может. У нас дела посерьезнее, чем гнаться за Мане. И первым делом надо похоронить тело господина д’Этерноса.

— Под таким слоем снега, — заметил кузнец, — земля, надо полагать, здорово промерзла.

— А потом надо выбрать среди нас старшину. Пока мы не прибыли на место, нам требуется главный, чтобы за все нес ответ.

Больше половины людей крикнули одновременно:

— Сам знаешь, тебе им и быть!

— Тут и спорить нечего — Бизонтена!

— Тебя, подмастерье! Ты больше нас по свету хаживал.

— Тебя, ведь ты жил в краю Во.

— Раз он подбил людей на этот отъезд, так пусть нас до конца и ведет, — крикнул Сора.

Это предложение было встречено одобрительными возгласами.

Подмастерье снова махнул рукой: помолчите, мол, потом тоже молча обвел присутствующих глазами и наконец заявил:

— Не имею ни малейшей охоты, чтобы меня крыли, кляли, осуждали, да к тому же еще и били!

Слушатели прервали его заверением, что, раз Мане сбежал, в их стаде уже не осталось паршивых овец.

— Тогда так, — сказал Бизонтен, — согласен, но только на одном условии: чтобы ответственность со мной делили два наших старейшины. Предлагаю цирюльника и дядюшку Роша.

Снова послышались одобрительные возгласы, и, когда люди разошлись, Ортанс обратилась к Бизонтену, задержавшемуся вместе с кузнецом и цирюльником:

— Думаю, что дядя был бы рад. Это просто замечательно. И он бы ничуть не сердился на Мане, что тот сбежал.

Женщины направились к повозке эшевена проститься с покойным. И решили остаться с Бенуат, пока мужчины не выроют под соснами могилу. Когда могила была вырыта, солнце уже поднялось над лесом и расстелило по снегу темно-голубые тени сосен и повозок, даже парусина на повозках казалась новой и какой-то особенно блестящей. Было что-то праздничное в этом залитом солнечным светом уголке. Даже Ортанс, должно быть, почувствовала это, и, когда двое мужчин вынесли из повозки тело эшевена, окутанное саваном, она произнесла:

— Как хорошо, что солнышко выглянуло. Веселее стало. Дядя всей душой ненавидел печаль. И вознесется он в ясное, чистое небо, которым всегда любовался.

Когда могилу зарыли и цирюльник прочел заупокойные молитвы — казалось, голос его рвет на части и уносит вдаль ветер, — мужчины пошли запрягать лошадей. Тут разгорелся спор: что делать с повозкой Мане; впрочем, под конец дружно решили запрячь в его повозку одну из кобыл Пьера, а упряжкой пусть управляет один из сыновей Фавра. Что касается повозки эшевена, Ортанс наотрез отказалась от чьей бы то ни было помощи: недаром всю первую часть пути она сама правила лошадьми.