Свет мой ясный - [64]

– О нет, сударь, вы ошибаетесь. Мы с вами уже встречались однажды.

– Только не говорите, что я вас не заметил! – взмолился Александр Данилыч.

– Не скажу! – повела бровями Алена. – Потому что вы меня очень даже заметили.

– Очень даже? – шутливо испугался хозяин. – Очень – это как? Я держал вас за руку? А может быть, даже целовал эту прелестную ручку? Или, Господи помилуй, не только ручку?! Нет, такого я в жизни бы не забыл!

– Не держали, не целовали, не забыли! – тихо засмеялась Алена, кружась вокруг своего кавалера и оборачиваясь на него через плечо. Какой лукавый танец англез! – Мы с вами просто разговаривали. То есть вы разговаривали и смотрели на меня… сверху вниз.

– Не прощу себе этого! – ужаснулся Меншиков. – Готов всю жизнь смотреть на вас снизу вверх, вот как сейчас! – И он упал на одно колено, ибо того требовала фигура.

– Надо думать, я упустил свое счастие, потому что был несусветно пьян, – продолжил он, приподнимаясь и вновь идя рядом с Аленою в лад музыке. – Но я хотя бы догадался сказать, что вы – обворожительная красавица? И что я в вас истинно влюблен?

– Нет, сударь, – ласково покачала головой Алена. – Сего промеж нас сказано не было…

– Дурак! – комически воздел руки Меншиков, и от удивления следующая за ним пара спутала фигуру.

– Но вы… – продолжила Алена, улыбаясь ему, как улыбалась бы отцу или любимому брату… Ну, как дорогому другу Лёнечке, что ли! – Но вы сделали больше. Вы пытались меня спасти… Вы хотели помочь, а когда сие не удалось, вы назвали меня сестрой.

Александр Данилыч встал столбом, смешав весь танец.

– Это надо же, до чего ты, Алексашка, допился!.. Вовсе память отшибло! – пробормотал он со священным ужасом – и в то же мгновение от дверей закричали, что прибыл государь.

Он появился – такой высокий, что Алене почудилось, будто головой своей царь касался потолка. Потом, через малое время, она поняла, что у страха глаза велики. Покинутая своим кавалером, который тотчас забыл обо всем на свете, кроме появления монарха, она забилась в один из дальних уголков и отсюда робко всматривалась в шевеленье разноцветных людских волн вокруг высоченной фигуры в парадном голубом гродетуровом[73] кафтане с серебряным шитьем. Петр, по обыкновению своему, явился без парика, и свет играл на его вороных кудрях. Сверкали глаза из-под грозных бровей, однако маленький рот смеялся, и голос не был грозным, когда царь скороговоркою поприветствовал гостей и замахал на желавших по-старинному приложиться к ручке. Двое или трое старых князей, опьяненных близостью столь высокой особы и вовсе одуревших, желали непременно пасть в ножки; их оттащили, пока государь, не терпевший дедовского благочестия, не заметил и не разгневался.

– Оставьте, оставьте! Нынче попросту! Простите, что припоздал, и продолжим веселиться!

Он махнул на хоры музыкантам. Ударил польский, и общество вмиг, словно того и ждало, разобралось по парам.

Первым выступал, разумеется, государь, ведя красивую, дородную Дарью Михайловну Меншикову, хозяйку дома. Во второй паре следовал Александр Данилыч все с тем же, уже знакомым Алене, лукаво-бесшабашным выражением лица. При Меншикове была небольшая полная дама: яркая, темноглазая и темноволосая, не больно-то какая красавица, но разодетая в прах и очаровательная живостью, радостью жизни, сквозившими в каждом движении. Когда того позволяли фигуры, государь оборачивался к ней и смешно гримасничал или просто улыбался – жадно, нежно, не скрывая страсти, которую вызывала в нем эта женщина.

Алена поглядела на нее с особым вниманием. Она впервые увидела Катерину Алексеевну и с изумлением обнаружила, что Катюшка весьма с нею схожа, разница лишь в том, что царица была черноволоса, а Катюшка – бела. Но обе они так и сияли жизнелюбием, и этот свет озарял лица и души всех, кто был с ними близок.

«Ах, кабы и мне быть такой! – с унылой привычной завистью подумала Алена. – Кабы вот так сиять и сверкать, чтобы уже с порога, чуть я вошла, всякий на меня глядел – и не мог глаз оторвать! А то я вечно стою в каком-нибудь углу, одна, и жизнь мимо, мимо летит…»

Даже ее прежние страхи показались вдруг незначительными перед этим тоскливым одиночеством.

Алена печально смотрела на великолепные пары, скользившие мимо.

Государь танцевал очень хорошо, и хотя ходили слухи, что он большой медведь, на лице Дарьи Михайловны ни разу не мелькнуло болезненной судороги. Стало быть, кавалер ни разу не наступил ей на ногу… Впрочем, польский и не давал такой возможности. Внезапно Петр обернулся ко второй паре, подмигнул жене и, протянув свою длинную руку, сорвал с головы Меншикова его алонжевый, с тщательно завитыми и уложенными бело-серебристыми буклями, парик и нахлобучил его на себя.

– Прости, брат Александр Данилыч, беда, голова зазябла! – добродушно и громогласно повинился государь.

Хозяин, взъерошив пальцами примятые русые кудри, только хохотнул в ответ:

– На доброе здоровье, мин херц, ваше величество! – и продолжал танцевать, как ни в чем не бывало.

Алена слабо улыбнулась: помнится, Катюшка рассказывала, что такое вполне в обычае государя. Она рассеянно отметила, что без парика Александр Данилыч кажется куда моложе и красивее, и продолжала разглядывать танцующих. Не признаваясь сама себе, она искала… Она знала, кого ищет, кого все время украдкою, помимо воли высматривает, перед кем выставлялась, опасно болтая с Меншиковым и напропалую улыбаясь ему!.. И все-таки у нее вырвался испуганный возглас, когда высокая фигура в синем возникла перед ней, а холодноватые светлые глаза близко заглянули ей в лицо: