Николай Андреевич Новиков (сын Андрюши), высокий сухопарый старик, не слышал разговора на бревнышке, хотя — ворота распахни — и увидишь посиделку… У Николая Андреевича своя забота немалая — тут поленницу сложить приглядно, там, у гаража, побелить — подновить…
Баба Клава, его жена, невысокая полноватая старушка, хлопотала на кухне.
— Мам! — кричит через комнату на кухне Нина Николаевна. — Мам! Тесто посмотри! Взялось ли?
Баба Клава подходит к русской печи, встает на приступку, стаскивает с квашни одеяльце. «Ахти!» — восклицает она. Тесто мягкое, пышное, раздобревшее от хорошей опары и тепла, норовит через край квашни лезть. «Охолонь!» — шлепает по тесту ладошкой баба Клава. Не сильно, ласково, как, наверное, когда-то шлепала не зло под мягкое место своих детей. «Охолонь!» — и привычным голосом ворчит: «Посиди тут-ко ишо. Успешь белы косы распустить, пельмешек нарожать…»
— Мам! — снова сквозь фырканье холодильника и шум пылесоса прорезывается тонкий голос дочери. — Мам! Поспело?
— Как на Пасху! — громко отвечает баба Клава.
— Мам! — никак не угомонится Нина Николаевна. — Опару на борщ заквасила?
— Заквасила, заквасила, — добродушно сердится баба Клава, — до вечеру далеко — успеется…
Все при деле. Кот Наполеон и тот будто у зеркала сидит: намывает лапкой лучистую мордочку. Один он, Андрюша, лоботрясит. А лбом сколь ни тряси — все равно скучно, и в голове от этого комариный звон.
Ткнулся Андрюша к бабе Клаве: та сунула ему ватрушку, погладила по голове и отправила к Николаю во двор: мужикам, мол, неча делать тут, в бабьем закутке. Николай же дал ему метлу, а какая это работа — двор мести?! Вокруг ни соринки, ни золотинки. Пыль гонять из угла в угол?
Пошел Андрюша к Нине: там в комнате у нее зверь какой-то урчал. Посмотрел в приоткрытую дверь: на колесиках бегает голубая кастрюля с длинной черной шеей. Похожа на индюка. Сердитая и важная…
Вернулся Андрюша во двор, сел на крылечко и стал думать: хорошо бы этого железного индюка во двор выпустить — он бы мигом всю пыль подлизал… Обидно Андрюше: никто с ним сегодня не разговаривает… А главное — он никак не поймет — отчего в доме суета? Все как муравьи, туда-сюда бегают.
Стал Андрюша от скуки смотреть на небо… Облака походили на животных: лошадей, коров, овечек… Люди-великаны стояли неподвижно… У одного — нос картошкой, а губы толстые и малиновые, видно, пасся на земляничной полянке, теперь к реке поплыл — воды испить…
По-над лесом шла совсем черная-пречерная туча. Увидел ее Андрюша и привстал с крыльца: услышал, будто в ней, что в пустой бочке, камни кто перекатывает. Ощутил, как у него обмокли отчего-то ладони, лоб запотел, голову сдавило. А когда увидел, как из этой черной тучи на землю прыгают огненные змеи — страшно стало.
— Николай! — закричал Андрюша и показал на тучу.
Николай Андреевич бросил кисть в ведро, посмотрел на Андрюшу, потом в сторону леса.
— Стороной пронесет, — спокойно сказал он и потеребил один ус, рыжий от табака. — Ого! — в глазах восхищение. — Вот лупит! «Катюша» да и только… по всему фронту враз… — Николай Андреевич подошел к Андрюше, присел рядом, обнял за плечи.
— Такую бы тучку к нашей деревне причалить и привязать… — Серые глаза Николая Андреевича в задумчивом тумане. — Сколько было бы электричества… А? И дождик всегда свой, знай только дои… Когда-нибудь и такое будет. В космос уже пешком ходим… Ну иди в избу, — поднялся он, — вишь, прихолодало. Простынешь, да и нам некогда, извини. Вечером гостей встречать будем. Иди, отдохни у себя.
— Каких гостей? — радостно задохнулся Андрюша.
— Хороших, Андрюша, хороших.
— Рыжие? — не отставал Андрюша.
— Почему рыжие? — удивился Николай Андреевич. — Разве к нам рыжие приезжали?
— А Шурка? Конопатый… как лопата. Дрался все…
— Ну-ну… бывает. Вот жди… нового дружка, — чему-то усмехнулся Николай Андреевич.
…Туча уходила и уводила за собой облака. Небо быстро заткалось белой паутиной, солнце грело мягким спокойным теплом. Андрюша успокоился.
Ничего и никого он так не боялся, как грозы. Появление тучи рождало в нем непонятное беспокойство, страх. Темный воздух стискивал обручем голову, а в теле ощущал треск и боль, словно в нем рвались какие-то ниточки… Однажды он так напугался грозовой ночи, что спрятал голову под одеяло, зажмурил крепко-накрепко глаза, но все равно видел слепящий высверк молнии, чувствовал телом тупой удар грома, а потом вдруг явились перед ним, там в глуби его сознания, явились-проявились, будто старые пленки, странные и непонятные, но далеко знакомые видения, картины… словно он смотрел кино по телеку, кино для взрослых, в которых многое знакомо, но и непонятно. Он тогда закричал от страха и боли. Прибежала баба Клава, прижала его голову к своей мягкой теплой груди, и он сразу же успокоился, затих. Сквозь сонное забытье долго слышал ее ласковые слова и опять не мог понять: почему баба Клава называет его то Андрюшей, то тятей…
Андрюша (так звали его в семье и деревне), Андрей Карпович Новиков на стопятнадцатом году жизни впал в младенчество. Через полгода у него прорезались молочные зубы, и на совершенно лысой голове засеребрился ковыльный пушок. Дар речи дед Андрей не потерял, говорил хорошо, внятно, разумно. Все понимал в пределах шести-семилетнего мальчонки. Правда, иногда он говорил такое, что удивлял не только односельчан, но и ставил в тупик приезжих геронтологов.
