Свет молодого месяца - [11]

Он вырос вместе с Джули, коренастым сынишкой мамы Ларней, играл с ним до двенадцати лет. Потом Джули стал его личным слугой. Когда он уезжал в пансион четырнадцати лет, расставание с Джули было, пожалуй, самым трудным, за исключением прощания с мамой Ларней. Он слегка нахмурился, быстро идя по сырой песчаной дорожке, где, как он был уверен, его скрывала полоса белых цветущих олеандров. Неловко это получилось, что мама Ларней принесла ему завтрак. Здесь люди все те же. И они совершенно не принимают во внимание, что те, кто уезжает, изменяются. Надо придумать какой-то другой способ возвращения домой. Способ, который бы не требовал, чтобы приспосабливался только тот, кто возвращается. Надо, чтобы обе стороны шли навстречу друг другу. Накануне, от того, что отец был таким добрым, не раздражался, он почувствовал себя неловко, ощутил себя незрелым, нерешительным. А спокойное предложение найти работу вызвало чувство давления на него. Поворачивая на дорогу к конюшням, он размышлял о том, что ему необходимо побыть одному, чтобы обдумать свое положение, чтобы разобраться во всем с полной ясностью. Джули, вероятно, тоже не изменился, но ему всегда нравилось, как его старый друг держал себя с ним. Ему всегда было хорошо, когда он был с Джули.

Его взгляд привлекли пошевелившиеся от ветра розовые мирты, росшие по бокам дорожки, которую Мэри старательно проложила в саду позади главного здания. Он был дома. На какой-то момент он почувствовал, что не сможет уйти, его переполняла любовь к этим местам. Но разве это — любовь? Может быть, это просто скрытые в памяти воспоминания детства, внезапно разбуженные видом этих мирт, покачивающихся на фоне синего южного неба?

Он подошел к месту, откуда были видны конюшни, и они были по-прежнему удивительно красивы. Даже конюшни отец постарался сделать красивыми для молодой жены. Хорейс вспомнил, как он говорил: «Я был настолько старше, чем она, поэтому сделать так, чтобы вокруг нее было красиво, — это было самое малое, что я мог сделать для нее».

Стены большой конюшни, выстроенной с удачным соотношением пропорций, слегка потрескались, а густая стелющаяся зелень мелкозернистого инжира, который Хорейс когда-то посадил сам, закрыла теперь всю теневую сторону здания. Тесаная кедровая дранка крыши, спускающейся крутым навесом, приобрела с годами более светлый серебристый оттенок. На дранке теперь рос мох, освеженный вчерашним дождем. Он прислушался. Джули был внутри здания; он пел за работой, его мягкий, бархатный голос звучал по-прежнему уверенно и мелодично. Хорейс вошел через высокую двойную дверь. Остановившись в полутемной конюшне, он поискал глазами Джули и увидел, что тот чистит Долли в знакомом заднем стойле. Кобыла первой увидела Хорейса и начала стучать ногами, и Джули удивленно взглянул.

— Доброе утро, Джули, — с трудом сказал Хорейс не своим голосом.

Джули бросился к нему, на его широком лице сияла улыбка.

— Масса Хорейс! Как рад я вас видеть, сэр.

Их рукопожатие было долгим и энергичным.

— Чистил для вас Долли, масса Хорейс. Как находите, старушка хорошо выглядит?

Джули снял напряжение. Хорейс подошел к беспокойной вороной кобыле, обнял ее сильную изогнутую шею, похлопывал, радуясь, как он еще не радовался с момента возвращения домой.

— О Джули, самое лучшее создание в мире! И ты прекрасно о ней заботился.

— Извините, масса Хорейс, заботиться о Долли — это было вроде как будто вы здесь.

Хорейс все еще гладил длинную благородную шею Долли.

— Хорошо быть лошадьми, правда, Джули?

— Да, сэр, очень.

С Джули разговор шел так, как нужно.

— О, Джули, она прекрасно выглядит. Она готова для выезда?

— Да, сэр. Все утро готовил ее. Понимал, что вы захотите проехаться.

Хорейс вывел лошадь и по привычке собирался отвести ее во двор, чтобы самому оседлать. Он остановился, успокоил Долли и прошептал:

— Ой, Джули, я так обрадовался, что чуть не забыл. Я потихоньку хочу увильнуть от родных. Я хочу поехать один.

— Да, сэр. Я оседлаю ее.

— Хорошо. И выведи ее кругом, к задней стене. Я выйду через заднюю дверь.

Хорейс заметил, что его старый товарищ слегка нахмурился. Джули шел навстречу ему сколько мог. Если Хорейс хочет говорить дальше откровенно, он должен сам сказать все, что надо.

— Джули… — начал он и замолчал.

— Да, сэр? — у Джули было выражение лица ребенка, надеющегося на подарок. — Могу помочь вам, масса Хорейс? Как-нибудь?

— Нет, нет, спасибо. Мне нужно только хорошенько проехаться на Долли.

Джули был откровенно разочарован.

— Да, сэр.

— Где сегодня работают?

— Северо-западное поле, масса Хорейс. Вам лучше ехать на юг.

* * *

С тяжелых сапог Джеймса Гульда сыпался песок. Он выглядел старым, обескураженным, но решившим выполнить свое намерение.

— Мэри! — крикнул он. — Каролина! Да где же все?

— Я в столовой, Джеймс, — ответила его невестка. — Ой, посмотри, что ты наделал с нашим чистым полом, Джеймс? Неужели ты не мог снять эти твои грязные сапоги у входной двери?

— Где Хорейс? Я все утро его не видел. Я думал, он вместе с Мэри приедет ко мне. Он позавтракал?

— Ты же знаешь, мама Ларней об этом позаботилась. Она даже отнесла завтрак ему в комнату.