Свет мира - [2]

В восемь лет он уже читал народные сказки, маленькие рассказы епископа Пьетура Пьетурссона и Евангелие от Луки и плакал от жалости к Иисусу Христу. А вот сборник проповедей он так никогда и не привык считать настоящей книгой. Ему страстно хотелось прочитать еще что-нибудь, но других книг на хуторе не было, кроме «Фельсенбургских повестей», которые достались Магнине в наследство от отца. Никто, кроме нее, не имел права читать эту книгу, это была таинственная книга. Мальчику очень хотелось прочесть «Фельсенбургские повести» и вообще все книги на свете, только не сборник проповедей.

— Если ты еще раз заикнешься о «Фельсенбургских повестях», я тебя высеку, — заявила хозяйская дочка.

Он рано заподозрил, что в книгах вообще, а в «Фельсенбургских повестях» в особенности, он найдет то неведомое утешение, по которому так тосковал и для которого не находил слов. Магнина показала ему, как надо писать буквы, но только один раз, на это у нее не было времени, она слишком долго выводила каждую букву. К тому же в доме не было бумаги, да если бы и была, все равно никто не позволил бы ее расходовать. Мальчик украдкой царапал буквы прутиком на песке или на снегу, но и это ему не разрешалось: так можно отписать душу дьяволу, говорили они. Тогда ему пришлось писать в душе. Хозяйка хутора Камарилла была ярой книгоненавистницей. Когда обнаружилось неестественное стремление мальчика корпеть над буквами, она рассказала ему в назидание историю о Г. Гримссоне Груннвикинге. Он не пожелал подписываться полностью Гвюдмундур Гримссон, как все, а писал свое имя сокращенно и взял себе еще прозвище, чтобы быть похожим на великих людей. Это была страшная история. Г. Гримссон Груннвикинг был жалкий писака, он сочинил сто книг. Это был очень дурной человек. В молодости он не захотел жениться, но наплодил тридцать детей. Он ненавидел людей и писал про них. Он написал много книг о невинных людях, которые не сделали ему ничего плохого. Зато теперь никто, кроме мерзких старух, не желает иметь с ним никакого дела, он сам осудил себя на такую старость. В старости люди получают то, что заслужили. Вот до чего доводят книги. Когда-то я хорошо знала этого Гвюдмундура, он вечно сидел, уткнувшись в книги, и не желал работать ни на себя, ни на других, он был мошенник и плут, а я была тогда еще совсем сопливой девчонкой. Теперь он ютится один в убогой лачуге, там, за перевалом, в соседнем фьорде, и Бог наказал его, кроме всего прочего, еще и тем, что у него течет крыша. Он получил то, что заслужил. Он сидит в кожаной куртке у себя в каморке, а на него капает вода. Капает и капает, капля за каплей, прямо на лысину, потому, что не желал работать ни на себя, ни на других, капля за каплей, течет за шиворот потому, что признавал только книги. Господь покарал его. Но сердце его ожесточилось и не знает смирения; при тусклом свете коптилки он написал сто книг, а может, и двести; легко догадаться, куда он попадет после смерти, ведь Господь не любит, чтобы писали книги про людей. Один только Господь имеет право судить людей, к тому же он сам написал Библию, и в этой книге сказано все, что должно быть сказано. А тот, кто читает другие книги, в старости будет сидеть один при свете коптилки, и черти со всякой нечистью будут ему являться. Однако эта история произвела как раз обратное действие. Вместо того чтобы предостеречь мальчика, она поманила его, словно тайный знак о чем-то запретном, о чем-то притягивающем как магнит; после того как мальчик узнал о каре, постигшей одинокого мудреца, и о его ста книгах, его потянуло к книгам с удвоенной силой. Часто его охватывало непреодолимое желание написать сто книг обо всем, что он видел и слышал, двести книг, таких же толстых, как Библия и Псалтырь, целые сундуки книг.

Его зовут Оулавюр Каурасон, сокращенно Оули или Лауви. Он стоит на берегу залива. Рядом по песку прыгают кулик-сорока и песочник, спасаясь от волн, которые набегают на берег, заливая пеной их тонкие лапки, и откатываются обратно. Он всегда ходит в обносках после братьев, взрослых мужчин. Зад у его брюк свисает до самых колен, и каждая штанина подвернута раз по десять, рукава куртки закатаны, чтобы не закрывали пальцев. На голове у него зеленая фетровая шляпа, которая была праздничным головным убором, пока до нее не добрались крысы, шляпа сползает ему на уши, и поля ее лежат у него на плечах. Он решил называть себя О. Каурасон Льоусвикинг. Он всегда зовет себя этим именем, когда беседует сам с собой.

— О. Каурасон Льоусвикинг, вот ты стоишь на берегу, — говорит он себе.

И верно, он стоит на берегу.

Однажды его приемная мать рылась в сундуке, где хранился всякий хлам. Мальчик стоял за ее спиной. Неожиданно он увидал под тряпьем старую растрепанную книгу.

— Можно мне ее взять? — спросил О. Каурасон Льоусвикинг.

— Ни в коем случае! — воскликнула матушка Камарилла. — Бесстыдник ты этакий!

Но ему все же удалось незаметно стащить книгу, и он спрятал ее за пазуху, поближе к сердцу. Он пробовал читать книгу украдкой, но она была напечатана старинным шрифтом, и в ней не хватало титульного листа. Всякий раз, когда ему казалось, что он вот-вот поймет, о чем там говорится, кто-нибудь приходил, и он поспешно прятал книгу, несколько раз его чуть не поймали на месте преступления. О чем же все-таки эта книга? Он хранил ее у самого сердца и не знал, о чем она. Он решил прятать книгу до тех пор, пока не станет взрослым. Но из нее начали выпадать страницы, одна за другой, и чем дольше книга терлась о его голое тело, тем труднее становилось разбирать буквы; она выглядела так, словно побывала в растопленном сале. Кожа под книгой нестерпимо зудела, но это были пустяки. Книга была его тайной, его единственным прибежищем, хотя он и не знал, что в ней написано. Он был убежден, что это хорошая книга. Ему было приятно хранить свою тайну, потому что в ней не было ничего дурного, он думал о книге постоянно и по ночам видел ее во сне. Но в день празднования начала лета его тайна была раскрыта. Матушка Камарилла велела ему сменить зимнее белье, это случилось днем на чердаке, и он не успел приготовиться. Он снимал с себя одну вещь за другой, сердце его бешено стучало, наконец ему пришлось снять и рубашку. Больше он уже не мог прятать книгу. Она упала на пол.