Свет маяка - [27]

Я сел на весло с левого борта, за весло с правого борта взялись двое. Так мы гребли в течение двух часов. Правая пара сменялась несколько раз. Кое-кто вне всякой очереди стал садиться на весла… Меня сменил Степанов, он все еще бодрился, хотя чувствовалось, что держится на нервах.

Прошла ночь, наша пятая ночь в море. Ранним утром, часов около четырех, когда рассеялся туман, открылся берег. Простым глазом можно было различить здания и даже людей. Бурник уверял всех, что это кавказский берег и что он видит пионерский лагерь. «Ну, что ж, — думал я, — он — топограф, умеет определять земную поверхность. Верить ему можно».

Как и все, я пристально вглядывался в побережье. Меня начали обуревать сомнения. Различил две мечети. Не турецкий ли это берег? Но все же впереди была земля, там — чистая, прозрачная, хрустальная вода, которая вернет нам жизнь…

А силы покидали нас. Нервный подъем, на котором мы держались последние сутки, при виде земли иссякал с каждой минутой. В каком-то самозабвении мы гребли и гребли.

К 8 часам утра я уже мог определить по сетке бинокля дистанцию до ближайшего дома — нас отделяло 30–35 кабельтовых[3]. Но как их преодолеть? Весла стали тяжелыми, вразброд, бессильно опускались в воду. Поднимать их становилось все труднее.

Спасение принес нам маленький, пыхтевший дымом рыбацкий катер. На корме мы увидели повисший красный флаг. Мы спасены. Все закричали «ура». Но вот флаг развернулся по ветру. На красном полотнище отчетливо вырисовывались белый полумесяц и звезды. Турки! Собрав последние силы, я резко развернул шлюпку в сторону моря и приготовил пулемет. Остальные без слов поняли меня и тоже взялись за оружие.

Катер приближался. На его палубе мы увидели рыбацкие снасти. У рыбаков был мирный вид, они вовсе не собирались нападать на нас. Это несколько успокоило, хотя оружие из рук мы не выпускали.

Жестами и знаками пытались мы разъяснить, что нам нужна вода. Нас поняли.

— Су! Су! — крикнули с катера.

Я сделал попытку улыбнуться, громко повторил:

— Су! Су! Вода! Пить!

Катер замедлил ход, подошел к нашей шлюпке. В руках одного из рыбаков я увидел анкерок (бочонок) и кружку. Мы с наслаждением накинулись на воду. Пили жадными, большими глотками, утоляя жажду.

Рыбаки с удивлением смотрели на нас. Наверное, мы походили на морских разбойников. Кто-то из нас произнес слово «Севастополь». Рыбаки закивали головами. «Поняли», — догадался я. С помощью жестов мы узнали, что находимся в двух днях пути от советских вод. Так далеко отнес нас ветер!

Рыбаки снабдили нас хлебом, жареной кукурузой и достаточным запасом воды.

Мотор затарахтел, и катер стал удаляться.

Сознание, что еще два дня — и мы вернемся на Родину, вдохнуло в нас бодрость и силы…

Почти двое суток прошло в тяжелом, но радостном труде.

К вечеру второго дня нас подобрал военный корабль Черноморского флота и доставил в Батуми.

Через несколько дней я получил назначение на «морской охотник». Вместе со мной пошли Доброницкий и Чепуров. Остальные члены нашего «экипажа» были направлены в сухопутные части. С некоторыми из них мне довелось встретиться в освобожденном Севастополе. Но это уже другой рассказ.

Мужество

С Черного моря дул свирепый норд-ост. Зимой и осенью в Геленджике всегда холодно. Бухта, похожая на огромную подкову, с узким выходом в море между двумя мысами. Раньше, в мирное время, Михаил Корницкий часто приезжал сюда. Особенно любил он Тонкий мыс. Теперь здесь, в Геленджике и в прилегающих к нему населенных пунктах, формируются десанты. Бухта заполнена «москитным флотом» и десантными судами.

Корницкий поежился. Холодно. «А у нас в Краснодаре, наверное, тепло. До города рукой подать, а вот уже три года побывать не довелось».

В Краснодаре жили родные, друзья, с которыми он ходил в школу, потом с ними работал на кожевенном заводе. За три года войны много миль прошагал Корницкий, воевал, можно сказать, близ дома, а ни разу в родные места не попал.

— Что примолк, Миша? — улыбнулся другу Ваня Прохоров.

— Да так… Размечтался вот. Разобьем, Ваня, гадов, приедем в эти места отдыхать. Какое здесь море летом!..

Друзья молча присели на бревно, выброшенное штормом. Вечерело. Холодная моряна гнала неприветливые волны, и они, ударяясь о камни, разлетались в мелкие соленые брызги. Приятели курили, думая каждый о своем.

Скоро, очень скоро займут они свое место на одном из боевых судов и пойдут в тыл врага.

Каждую ночь шли учения. В дождь и в холод моряки подходили на катерах к берегу в тех местах, где больше было крутых скал и камней, с громким «ура» в полном снаряжении бросались в ледяную воду. В отделении, которым командовал Корницкий, подобрались хорошие ребята. И вот сейчас им предстояло высадиться в логове фашистов — на Мысхако.

Гитлеровцы объявили Новороссийск неприступным для советских войск. Лучшие немецкие инженеры-фортификаторы руководили возведением здесь оборонительных сооружений. Надо отдать им должное — укрепления воздвигли мощные. Об этом докладывали наши разведчики. Вокруг города — пять линий траншей полного профиля, прикрытых семью линиями проволочных заграждений и сплошными минными полями. И сам Новороссийск превращен в сильно укрепленный узел обороны с широко развитой системой дотов, дзотов, противотанковых и противопехотных препятствий. Улицы, пристани, пригороды города минированы. Подходы со стороны моря прикрываются системой пулеметных и артиллерийских дотов, дзотов…