Свет любви - [92]

Она обиженно свела брови к переносью. Взяла какую-то книгу, спросила мужа:

— Тебя подождать?

Пучков не ответил. Он уже ругал себя, что позволил себе разговаривать с ней, и решил, что больше не скажет ей ни слова.

Зина притаилась в уголке комнаты, стала ожидать. Пучков, отойдя от стола, невольно окинул комнату глазами. Зина быстро подошла.

Он распахнул перед ней дверь.

— Зайдем домой, Сережа? — спросила она.

Он промолчал. И как только они вышли на улицу, Пучков круто повернулся от жены и зашагал прочь.

Через несколько дней, не дождавшись его дома, Зина поехала к нему на аэродром. Но уже истек срок действия пропуска, и патрульные не пустили ее. Прежде Зину иногда пропускали и без документов. И она подумала, что теперь не пускать ее приказал Сергей. Всплакнув, она побрела по асфальтовой дороге назад, к станции, откуда Пучков провожал ее в Крым.

По обеим сторонам дороги стояла вызревшая кукуруза; с аэродрома дул ветер, и желтые стебли прощально кивали ей вслед. Зина шла, глядя на убранные окрест поля, на шоссе, пересекавшее дорогу с аэродрома у самой станции. Впереди проносились самосвалы, полные золотисто-желтых кукурузных початков, сушеных абрикосов и кураги. Вот пыльный, до отказа набитый народом грузовик провез песню, вот за ним помчался второй, третий, четвертый. Это горожане, помогавшие колхозникам, возвращались домой.

Позади загудело. Зина отпрянула в сторону. Обдавая ее пылью, проехали с аэродрома три зеленых грузовика, груженных раскладными кроватями, стульями, этажерками, чемоданами. Вид убранных окрестных полей, необыкновенно ясное небо и возвращение офицерских семей из лагеря — все это живо и остро напоминало Зине о ее одиночестве. Воображение рисовало, как ее подруги привезут на зимние квартиры мебель, расставят ее по-новому и им покажется, что и вся жизнь их пойдет как бы заново. А у нее!.. Как бы хотелось ей начать жизнь с Пучковым сначала, сызнова… Ну что она сделала такого, что бы он не мог простить?

Ей казалось, что судьба несправедлива к ней, что на ее месте любая женщина попыталась бы уйти к тому, кого любила в юности.

Зина заплакала, и слезы потекли по ее опавшим за последние дни щекам. Это были уже не те дешевые слезы, которые она проливала перед мужем у кинотеатра. Тогда она была уверена, что он легко простит. Теперь этой уверенности не было. И от сознания своего одиночества, своей отверженности на душе было тяжело, как никогда в жизни.

Позади раздался слабый гудок. Зина оглянулась. Зеленого цвета «Победа» стояла позади нее. Из распахнутой дверцы вышел майор Строгов.

— В город? Садитесь, Зина…

— Нет уж, спасибо! — зло усмехнулась она, медленно уходя. Майор Строгов, сделав за нею несколько нерешительных шагов, остановился. Что-то похожее на сострадание можно было прочесть в его взгляде.

«Какая она бывает злая, — подумал он. — И как хорошо, что все кончилось, не начавшись».

Он сел и уехал.

Когда дымок от машины развеялся, Зина пожалела, что не поехала. «Жди теперь часа два автобуса или голосуй на шоссе», — подумала она. Но по мере того, как «Победа» майора Строгова удалялась, на душе ее становилось покойней и чище. Пусть этот ее отказ поехать с ним будет первым шагом ее новой жизни. Она никуда не уедет. Поступит на работу и рано или поздно, но прощение у мужа все-таки вымолит. Ведь так часто он говорил о любви к людям. Она знала, что это были не только слова, так неужели он не простит ее, свою жену?

Зина вытерла слезы и быстрее пошла к полустанку.

А зеленые грузовики, ехавшие с аэродрома, все обгоняли и обгоняли ее. Какой-то военный помахал ей пилоткой. Зина видела знакомые лица женщин, сидевших в кабинах, и отворачивалась, чтобы ее не узнали…

Одна из машин, в кузове которой стояли самолетные подъемники, обогнав Зину, остановилась. Когда Зина поравнялась с ней, из кабины вышел Пучков.

— Садись! — сказал он. Зина молча села.

Через минуту шофер забрался в кузов, на подъемники, а Пучков сел за руль.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Сводный оркестр гарнизона играл торжественный марш. Солнечные лучи, отражаясь от ярких труб, скользили белыми бликами по голубой трибуне, на которой стояли генерал Тальянов, полковник Грунин, командиры полков.

Из строя на них смотрели те, кто подлежал демобилизации и кто приехал с аэродромов проводить их.

Среди провожавших «старичков» второй эскадрильи был Игорь Корнев.

Глядя на Князева, Игорь подумал, что и он уволился бы из авиации, будь живы его отец и мать…

Не в добрый час он покинул родное гнездо. Этого гнезда теперь нет, как нет его у миллионов других людей. И потому он остается на службе, чтобы недобрый час не пробил снова.

В стороне, у проходной будки, показались высокий генерал, сухощавый полковник и бородатый прямой человек без шапки, в коверкотовом дымчатом пальто — представитель республиканских властей.

Тальянов сошел с трибуны и скомандовал:

— Смир-но!

Оркестр заиграл встречный марш.

— Товарищ генерал-лейтенант! Демобилизованные…

Игорь не слушал слов, все внимание его было поглощено бородатым человеком в коверкотовом пальто. «Кириллыч?! Неужели Кириллыч? Но почему он здесь? Кто он? И он ли это?» — думал Игорь, и на экране его памяти промелькнул грязный застенок, душегубка с окровавленным изнутри кузовом, вагон, расшатанный взрывной волной, и этот человек, сделавший все, чтобы прорубить узникам окно в жизнь. Скорее, скорее бы окончилась церемония прощания!.. Ему хотелось выскочить из рядов, закричать, но строй — святое место, и Корнев только переступал с ноги на ногу.