Свет любви - [79]

Члены военного трибунала вошли в кинозал клуба.

— Встать! Суд идет! — раздалась команда, и Громов почувствовал величие закона и дисциплины, верным слугою которых он был. С важной независимостью судьи он прошел по сцене и, окидывая взглядом стриженые головы солдат-новобранцев, чинно и не торопясь, сел на тот высокий стул, в котором на спектаклях в клубе сиживали цари и полководцы.

Подсудимый с конвойным, два свидетеля и адвокат — молодая девушка, недавняя студентка — сидели внизу перед сценой.

Председатель встал и огласил обвинительное заключение.

Громов презирал воров и знал, что за преступление, совершенное солдатом, можно дать либо от пяти до восьми лет заключения, либо два года условно. Из вопросов, который задали свидетелям и обвиняемому председатель суда, а потом и защита, ему было ясно, что первый клонит дело к максимальному сроку, вторая — к минимальному.

— У вас будут вопросы? — повернулся председатель к старшему сержанту.

— Нет.

— А у вас? — вежливо обратился капитан к Громову.

— У меня несколько вопросов.

— Пожалуйста.

— Подсудимый, встаньте, — начал Громов. — Почему вы имеете только два класса образования?

— До стойбища, где школа, ездить было далеко…

— Какой вы национальности?

— Камчадал.

— Я слышал, у людей вашей народности не бывает воровства. Почему же вы украли?

— Я взял, а не крал. — И солдат заплакал.

Председатель трибунала, недоумевая, спросил Громова:

— Что вы хотели выяснить?

— Личность подсудимого… — с достоинством ответил Громов. — Как видите, это наивный сын той народности, которая не знает воровства. Потому у него и не выработалось иммунитета в виде усвоенных с детства моральных норм.

Когда судьи удалились на совещание, Громов пояснил свою позицию:

— Я не могу подписать такого приговора. Камчадал не сознавал, что делал! (Проект, по которому солдату полагалось восемь лет лагерей, был уже набросан предусмотрительным Щучкиным.)

Капитан вежливо улыбнулся:

— Незнание закона не является оправданием! А если не подпишете, что ж, ваш солдат от этого не выиграет… Я вызову другого заседателя, и дадим подсудимому столько, сколько положено по статье…

Громов тоже почувствовал себя законником и закусил удила:

— Во-первых, товарищ капитан, этот солдат так же мой, как и ваш. Во- вторых, прошу не считать меня профаном: если по этому делу вы назначите новое заседание, я, как член трибунала, напишу по инстанции…

Щучкин на этот раз улыбнулся пожестче:

— Если вы знаете закон, то должны помнить, что не подписать приговор вы не можете…

— Приговор я подпишу. Но, согласно уголовно-процессуального кодекса, письменно выскажу, как член суда, свое особое мнение…

— Оно не будет играть никакой роли.

— С каких это пор? Приговоры, где один из членов трибунала написал особое мнение, направляются в Военную коллегию Верховного суда.

— Такой либеральностью вы не искорените порока. Вы забыли священные обязанности судьи перед обществом и государством!.. — горячился капитан.

— Солдат-камчадал не знал, что делал… Ведь на службе за какие-то три-четыре месяца его еще не успели воспитать. Надо учитывать личность подсудимого.

— Закон одинаков для всех, — возразил Щучкин.

— Применение законов, как и армейских уставов, должно быть строго индивидуальным. С того, кто знает уставы, мы спрашиваем строже, чем с новичка. Законы надо пропагандировать и изучать, как уставы. Про уставы мы все — от командира отделения до генерала — говорим каждый день. А сколько судейских работников на военный округ? Десяток наберется? А? Я вас целый год не видел в гарнизоне…

— Как вы разговариваете со мной, капитаном?! — прикрикнул Щучкин.

— Я заседатель военного трибунала… — с достоинством парировал Громов.

— Вы сжились с солдатами, заболели панибратством…

— Это я-то? Вы не знаете меня, товарищ капитан. Хоть я и спал с сержантами в одной палатке — дистанцию всегда держал.

— Так почему же вы из себя выходите, лишь бы выгородить этого преступника?

Громов приглушенным голосом пояснил:

— По моей вине поломался самолет и чуть не погибли два офицера. Но все-таки обошлось без суда! Как же после этого я за пустяк подпишу приговор на восемь лет? Совесть я еще не потерял! И прошу вас не подбивать меня на подписание этого несправедливо сурового приговора… Не то, как член военного трибунала, я напишу…

«А что, такой дуб и напишет…» — подумал Щучкин, досадуя, что взялся поучать заседателя.

Капитан натянуто улыбнулся и переменил свою тактику:

— Вы честный судья, товарищ Громов. Я хотел вас взять на пушку. Можете писать свое особое мнение, это ваше право.

Громов холодно и недоверчиво взглянул на председателя, вынул автоматическую ручку и склонился над бланком приговора. «Именем Союза Советских Социалистических Республик…» — читал он напечатанные слова, и душа его наполнилась гордым торжеством и желанием быть всегда справедливым.

Когда огласили приговор и особое мнение Громова, он подумал: «Я ведь всегда поступал, как положено. А если и рвался в офицеры, так это потому, что со звездочками на погонах легче наводить порядок и укреплять дисциплину».

Прощаясь, председатель суда сказал ему:

— А все же должен заметить, что вы иногда вещи понимаете превратно… Разве этот наш показательный суд — не пропаганда законов?