Свет и тени - [6]

Естественно, что мальчику в таком возрасте лучше быть с матерью; чужой дом превращается для него в ад. Невнимание и пренебрежение ранят его на каждом шагу.

Не было у Фотика мысли мучительней, чем та, что он неприятен тетке. Когда тетка вдруг поручала ему что-нибудь сделать, от усердия он делал лишнее, и тетка, умеряя его пыл, говорила:

«Достаточно, достаточно… Тебе нельзя ничего поручить! Иди лучше почитай или займись чем-нибудь».

Заботы тетки об его духовном развитии тогда казались ему жестокой несправедливостью.

Жизнь в доме была безрадостной, и Фотику не с кем было поделиться своим горем. Запертый в четырех стенах, мальчик жил воспоминаниями о родной деревне. Он вспомнил луг, где бегал, запуская огромный бумажный змей, берег реки, где бродил, напевая песенки собственного сочинения, быстрый поток, в котором можно было плавать в любое время дня, товарищей, проказы, привольную жизнь и особенно — несправедливую и сердитую мать, и отчаяние сжимало сердце мальчика.

Безотчетная любовь, слепое, невысказанное горе оттого, что рядом не было близкого человека, заставляли этого стыдливого, нескладного и невзрачного мальчика, рыдая, повторять: «Ма, ма!» Так мычит теленок, потерявший в сумерках мать.

Не было в школе более нерадивого и невнимательного ученика. Когда учитель спрашивал Фотика, он, открыв рот, недоуменно смотрел на него. Когда Фотика секли, он выносил все молча, как осел, уставший от своей ноши. Во время перемены, когда мальчики убегали играть, он стоял у окна и всматривался в далекие крыши домов. И если на них собирались дети и играли на солнце, сердце мальчика начинало учащенно биться.

Однажды, набравшись смелости, Фотик спросил:

— Дядя, когда я поеду к маме?

— Когда в школе начнутся каникулы, — ответил Бишонбхор.

Каникулы приходились на месяц картик[4], и ждать еще было долго.

Однажды Фотик потерял учебник. Мальчик и раньше с трудом готовил уроки, а потеряв книгу, совсем перестал заниматься. Учитель каждый день бил и ругал Фотика. Даже двоюродные братья стыдились его. Когда Фотика обижали, они больше других смеялись над ним.

Не в силах дольше терпеть унижение, Фотик в один прекрасный день пришел к тетке.

— Я потерял книгу, — виновато сказал он.

Тетка, сжав губы от гнева, заявила:

— Очень хорошо! Но я не могу покупать тебе книги по пять раз в месяц.

Фотик молча отошел от нее. Мысль, что он живет на чужие деньги, вызвала жгучую обиду, и собственная бедность показалась ему теперь особенно унизительной.

В тот же вечер, придя из школы, Фотик почувствовал головную боль и озноб. Мальчик понимал, что у него начинается лихорадка и что своей болезнью он причинит много хлопот и беспокойства тетке. Фотику ясно представилось, что тетка воспримет его болезнь как новую, не заслуженную ею неприятность. Этот странный и глупый мальчик стыдился, что за ним будут ухаживать чужие люди, а не мать, и поэтому побоялся сказать кому-нибудь о своей болезни.

На рассвете другого дня Фотик исчез. Его искали у всех соседей, но безуспешно. Вечером хлынул ливень. Все промокли в бесполезных поисках. В конце концов Бишонбхор дал знать в полицию.

На следующий вечер перед домом остановился экипаж. Дождь лил — не переставая, на улицах по колено стояла вода. Два полицейских, поддерживая Фотика, передали его Бишонбхору. Фотик промок с головы до ног; все тело было покрыто грязью, лицо и глаза воспалены; его бил озноб. Бишонбхор осторожно поднял мальчика на руки и отнес на женскую половину дома.

— Зачем так волноваться о чужом ребенке? Отошли его домой! — воскликнула его жена, увидев Фотика.

В этот беспокойный день она лишилась аппетита и даже со своими детьми была резка.

— Я шел к маме! Почему меня вернули? — плакал Фотик.

Мальчику стало хуже. Всю ночь он бредил. На следующий день Бишонбхор вызвал доктора.

— Дядя, каникулы начались? — спросил Фотик, открыв воспаленные глаза и глядя в потолок. Бишонбхор, вытирая глаза платком, с любовью сжал худые разгоряченные руки Фотика и присел к нему на постель.

У Фотика опять начался бред.

— Ма, не бей меня! — стонал мальчик. — Я правду говорю, я не виноват…

На другой день Фотик на некоторое время пришел в сознание. Он смотрел по сторонам, как будто искал кого-то. Затем, разочарованный, повернулся к стене.

Бишонбхор, поняв душевное состояние мальчика, наклонился к его уху и тихо сказал:

— Фотик, я послал за твоей матерью.

На следующий день озабоченный и побледневший врач сказал, что состояние больного резко ухудшилось. Бишонбхор в полумраке сидел у постели Фотика и с минуты на минуту ждал приезда его матери.

— Бросай левее! Не так! Еще левее! — кричал мальчик, подражая матросам.

Во время переезда в Калькутту часть пути они с дядей проделали на пароходе, где матросы так кричали, измеряя глубину. В бреду Фотик подражал им, но в том безбрежном океане, по которому он теперь плыл, его веревка нигде не доставала дна.

В это время, рыдая, в комнату вбежала мать Фотика. С большим трудом Бишонбхору удалось успокоить ее.

Она позвала:

— Фотик, дорогой, мое сокровище!

— Что? — спросил мальчик.

— О Фотик, мое сокровище! — повторяла мать.

Мальчик медленно повернулся и, никого не замечая, тихо сказал: