Свет - [107]
Серия Мау горько рассмеялась.
— Весьма поэтичное описание, — ответила она.
— Загляни в огонь, — приказала математичка.
Она повиновалась. Тракт ревел и вздыхал над нею.
— Нельзя вернуть тебе твое старое тело, — сказала математичка. — Ты жаждешь жизни, но боишься ее. То, что они с тобой сделали, необратимо. Тебе это ясно?
— Да, — прошептала она.
— Отлично. И вот еще кое-что.
В этот миг перед нею словно бы возникли три высоких арочных окна с видами Тракта, прорезанные в стене, укрытой серым атласным занавесом с рюшечками. Ее перенесло в витрину лавки фокусника. В то же время, однако, она осталась внутри бака на борту «Белой кошки».
Эти места, как теперь ясно видела Серия Мау, всегда были одними и теми же. Она видела свой бак, воплощение мечты тринадцатилетки в представлении ЗВК: гроб с золотистыми молдингами в форме эльфов, единорогов и драконов, чьи героические самопожертвования продолжались снова и снова, точно смерть можно обратить, а разорвавшееся сердце — склеить. Крышка гроба была толстая, на шарнирных петлях и открывалась только снаружи, будто ЗВК боялись, что она вылезет наружу; гроб опутывали гроздья трубочек. Она существовала над ним, внутри него и за ним. Она жила в крохотных корабельных камерах наблюдения, что пылинками танцевали в каждом луче света. Под ее взглядом верхняя часть тела доктора Хэндса медленно просунулась в центральное окно. Белая рубашка его была свеженакрахмалена, а темные волосы — набриолинены. Он перегнулся так, чтобы явить ей свое тело как можно полнее, и подмигнул. Но не убрался с поклоном, а перекинул через раму длинную изящную ногу и полез внутрь.
— Нет, — прошептала Серия Мау.
— Да, — сказал он.
Двумя широкими шагами он достиг ее бака и сорвал с него крышку.
— Нет! — взвизгнула она.
Она дергалась и сучила тем, что оставалось от ее тела; жидкость, в которой она покоилась, плотная, инертная и вязкая, призванная абсорбировать воздействие ньютоновских сил, порой влияющих даже на K-рабли, выплеснулась через край гроба на лакированные туфли доктора Хэндса. Тот не обратил внимания. Нагнулся и вытащил ее наружу. Впервые за пятнадцать лет она увидела себя — через микрокамеры. Маленькое, искалеченное, желтоватое создание, чьи конечности согнуты под диковинными углами и от боли, причиняемой потоками воздуха, конвульсивно сгибаются и разгибаются. Она издала вопль ужаса и отчаяния, но получился лишь жалкий хриплый стон. Ее саму и это костлявое создание не соединяла никакая плоть. Губы запали и запеклись, обнажая маленькие ровные зубы. Глаза выглядывали из глазниц, словно бы покрытых дегтем изнутри. В ключевых точках к ее искривленному сколиозом позвоночнику подсоединялись толстые провода, и, увидев их, Серия Мау онемела от омерзения. Ей стало ужасно жалко себя. Она испытала невероятный стыд. Собственно, она главным образом поэтому и сражалась с доктором Хэндсом: ей не хотелось показываться ему. Но, увидев, что он делает, она удвоила усилия.
Он посадил корабль. Он выпустил трап грузового отсека. Он вынесет ее наружу. Ужас пролился на нее светом Тракта Кефаучи. На что она годна без «Белой кошки»? Чем она станет?
— Нет! Нет!
Тракт пульсировал в вышине.
— Тут нет воздуха, — взмолилась она. — Тут же воздуха нет.
Небо полыхало от радиации.
— Нам тут не выжить! Нам тут не выжить!
Но доктора Хэндса это вроде бы не заботило. Выйдя наружу, он стал готовиться к операции. Среди странных низких холмов и погребенных под ними артефактов. Скинул белые перчатки. Закатал рукава. Из его рта и глаз струилась белая пена K-ода, оформляя из пыли необходимые инструменты. Доктор Хэндс поднял голову и вскинул руку ладонью вверх, словно проверяя, не идет ли дождь.
— Этого света хватит! — заключил он.
Серия Мау разрыдалась:
— Я умираю! Откуда ты мне тут новое тело возьмешь?
— Забудь про свое старое тело.
Неслышный рев Тракта вынуждал их перекрикивать друг друга. Потоки частиц трепали фалды его фрака.
Он засмеялся:
— Разве не прекрасно просто быть живой в этом месте?
Теневые операторы выбирались из корабля за его спиной стайками любопытных рыбешек, танцуя и посверкивая.
— С ней все будет в порядке, — уверяли они друг друга. — С ней снова все будет в порядке.
Доктор Хэндс собрал свои инструменты.
— Забудь про себя, — приказал он. — Теперь чем захочешь, тем и станешь.
— Мне будет больно?
— Да. Ты мне доверяешь?
— Да.
Спустя достаточно долгое время — может, минуты, а может, и годы — доктор Хэндс утер струящиеся по его лбу, словно пот, цифры и отошел полюбоваться своим творением. Костюм его утратил былую элегантность. Рукава льняной рубашки промокли от крови. Инструменты, поначалу — последнее слово техники, теперь казались ему грубыми и не вполне пригодными для процесса. Он покачал головой. Приходилось признать, что даже ему такая работа стоила немалых усилий. С термодинамической точки зрения — самых тяжких за все время. Он рискнул. Но чего стоит жизнь без риска?
— Теперь чем захочешь, тем и станешь, — повторил он.
Его творение воспарило ввысь и неуверенно захлопало крыльями.
— Тяжело, — сказало оно. — А я все время буду такая большая?
