Свет грядущих дней - [64]

Люди начинали понимать, что сказать «нет» возможно.

* * *

Из Варшавы просачивались новости[414]: «акция» неизбежна. Цивья и Антек информировали бендзинцев, что они готовятся к обороне и что евреям отныне безразличны партийные и идеологические разногласия, они готовы к общей борьбе. Товарищи отказывались бежать в арийскую часть города, даже когда предоставлялась возможность, все были решительно настроены умереть, глядя в лицо врагу.

В феврале Цивья написала бендзинским подпольщикам письмо, в котором снова требовала, чтобы Фрумка уехала за границу. Она должна остаться в живых, чтобы рассказать внешнему миру о варварском истреблении евреев. Потом, в марте, еще одно письмо: Ханце должна приехать в Варшаву, откуда будет тайно вывезена из страны. «Никаких отговорок и объяснений», – таков был ее начальственный приказ.

Так же, как Фрумка, Ханце отказалась. Она тоже ничего не хотела слышать о том, чтобы спасать свою жизнь. Как бы она могла оставить сестру в такой неопределенности? «Эти сестры готовы были друг за друга пройти через ад и вернуться обратно», – написала Реня. Фрумка тоже не могла себе представить разлуку, но умоляла Ханце уехать. Отказать сестре та не могла; она не хотела, чтобы Фрумка умирала от тревоги за нее.

Проводнику сообщили, что он нужен как можно скорее.

Готовясь к отъезду, складывая в саквояж модные, «арийского вида» вещи, Ханце была подавлена. Увидит ли она когда-нибудь снова своих товарищей? Она умоляла Фрумку ехать с ней, но та отказалась. «Ханце, с ее семитской внешностью, выглядела комично в одежде польской крестьянки», – писала Реня, встревоженная тем, что подругу могут разоблачить.

Спустя два дня пришла телеграмма из Ченстоховы. Держа ее в дрожащих руках, Реня прочла: Ханце перешла границу, находится в Генерал-губернаторстве и скоро двинется дальше. Потом еще одна телеграмма: она прибыла в Варшаву! Через несколько дней она выедет из Польши. Все для этого подготовлено. Реня вздохнула с облегчением.

Она замечала, что одна полька, много раз рисковавшая жизнью, помогая ŻOB’у, упоминается почти в каждой корреспонденции. Реня называла ее А.И.Р., скрывая ее настоящее имя, но речь шла об Ирене Адамович[415], ставшей к тому времени добрым другом Цивьи, Фрумки и Тоси. Ревностная католичка из аристократической семьи, в тридцатые годы – участница харцерского[416] движения, Ирена была одной из главных связных между ŻOB’ом и польским Сопротивлением. Окончив Варшавский университет по специальности педагогика, она работала с «Юным стражем», посещая его кибуцы, сочувствуя еврейскому националистическому делу. Во время войны сблизилась с членами «Свободы» и «Юного стража» и даже выучила идиш.

Ирена занимала в варшавском муниципалитете должность инспектора детских домов и имела пропуск, позволявший ей посещать гетто «по делам службы». В 1942 году она ездила в Вильно, чтобы сообщить руководителям «Юного стража» о ликвидации Варшавского гетто; переодевшись немецкой монахиней, она побывала во многих гетто, передавая и собирая информацию, подбадривая людей. Она обращалась к своим друзьям из командования Армии Крайовой с просьбой помочь варшавским евреям. Перевозила письма и публикации между польским и еврейским подпольями. Прятала евреев у себя в квартире и помогала им переходить границу. Хотя Ирена скрывала свою деятельность от соседей по дому, в среде еврейской молодежи, даже в Бендзине, она слыла легендой. «Мы все были восхищены ее личностью, – писала Реня, – хотя понятия не имели, как она выглядит».

Однако в письмах из Варшавы часто говорилось и о трагических провалах, упоминались связные, попавшие в тюрьму Павяк или в Освенцим. В своих дневниках Хайка также приводит рассказы о бендзинских курьерах, которых схватили и убили. Ее соратница Идзия Пейсахсон[417] была воплощением твердости, суровости и непреклонности, тем человеком, за которым Хайка последовала бы, не задумываясь, в огонь и воду. «Сейчас нельзя поддаваться чувству любви, – говорила Идзия. – Прошло то время, когда сентиментальность была самой важной заботой»[418].

Идзия настаивала, что бендзинская группа должна сплотиться так же, как варшавская, и хотела любой ценой добраться до бывшей польской столицы. «Я должна собственными глазами увидеть, как они работают, – сказала она. – Потом я вернусь и посею семена восстания здесь. А еще я привезу подарок: первую партию оружия». Товарищи отговаривали ее – внешность у нее неподходящая, и близорука она, что, по мнению Хайки, было причиной ее постоянной нервозности, – но остановить не смогли. Идзия хотела вдохновить других девушек последовать ее примеру. В феврале 1943 года она уехала – и не вернулась. Добраться до Варшавы и рассказать там о желании бендзинцев бороться она сумела, удалось ей даже раздобыть три пистолета и гранаты, но на обратном пути, в Ченстохове, она попала в руки нацистов.

Выдвигались разные предположения относительно ее гибели[419]. Одни говорили, что Идзия привлекла внимание тайного агента, который следил за ней. Заметив слежку, девушка решила петлять по улицам, чтобы оторваться, но, не зная арийской части города, направилась в гетто. Агент, увидев это, последовал за ней. Она побежала – и из буханки хлеба, которую она несла, выпал спрятанный револьвер. Идзию застрелили на месте. По другой версии, поняв, что ее преследуют, она решила для отвода глаз пофлиртовать с преследователем. Он пригласил ее к себе домой, и ей не оставалось ничего другого, как пойти с ним. Ее ченстоховский связник заметил, с кем она идет, и покинул условленное место встречи. Когда тайный агент сделал попытку напасть на нее, она выхватила револьвер и выстрелила в него, но ему удалось убежать и привести полицию. Какими бы ни были обстоятельства смерти Идзии, всю группу глубоко опечалила ее гибель – не следовало им отпускать лучшую среди них.