Свет грядущих дней - [48]

Хотя Лия была одной из первых, кого отпустили, она не ушла, ждала поблизости, у всех выходивших забирала рабочие удостоверения и отсылала их обратно в здание тем, у кого нужных документов не было. Она пробыла там до самого конца, «хлопоча», рассказывала Хайка, и дав возможность спастись большому количеству девушек.

Закончив сортировку, немцы увидели, что недобрали свою квоту, и стали прочесывать улицы, хватая всех женщин, попадавшихся им на глаза. Лия оказалась в их числе. Теперь у нее самой не было нужных документов. Ее отправили прямиком в автофургон!

Лию, первой из их группы, забрали в трудовой лагерь. «Нам ее ужасно недоставало, – рассказывала Хайка. – Мы были так тесно с ней связаны».

Лия писала из лагеря, рассказывала о голоде, побоях, которым подвергались даже женщины. «Я скучаю по вам, – признавалась она и заверяла: – Со мной все в порядке». Полдня она работала на кухне, полдня – в лазарете. Даже под бдительным оком нацистов она умудрялась проносить хлеб для узников, у которых были пепельно-серые лица умирающих. Она считала, что широкоплечие, сильные мужчины не пострадают от того, что их порция немного уменьшится, а тем бледным юношам, только что из ешивы, которые не могут есть некошерное мясо, помощь необходима. Где она берет еду? – недоумевала Хайка. Как она раздает ее так, чтобы немцы не увидели? «Это одному богу было известно», – писала она. Работать санитаркой было трудно, но Лия знала, что должна продолжать, потому что она нужна стольким людям, даже несмотря на то, что вполне могла сама в конце концов угодить в тюрьму.

На кухне было не легче. Женщины-кухарки брали взятки, принимали подарки, крали и выделяли бо́льшие порции своим. Лия пыталась взывать к их совести, увещевать, читать нравоучения: «Так дальше продолжаться не может».

«Лия, – писала ей Хайка, – ты не одна в своей борьбе. Такую же борьбу ведут Рахель в Гутан-Брике, Сара в Маркштадте и Гуте в Клатандорфе»[311]. Еврейки из Бендзина были везде, они проносили контрабанду, крали – спасали.

* * *

Несмотря на особый статус Заглембья, ситуация здесь ухудшалась катастрофически. Работа больше не была безоговорочным спасением[312]. Вслед за немногочисленной депортацией, проведенной в ходе «акции» в мае 1942 года, нацисты прислали крупные силы для проведения массовой «акции» в августе, это происходило одновременно с «акциями» в Варшаве. Бендзинским евреям было велено на следующий день явиться на футбольный стадион – для проверки документов. Молодежные движения были настороже и предупреждали евреев не являться; нацисты это знали, поэтому заранее разыграли липовую проверку документов в соседнем городе, чтобы убедить всех, что это якобы безобидно. В ŻOB’е состоялась дискуссия: что безопаснее – идти или не идти. В конце концов решили – идти. Хайка тоже была за это[313].

В пять тридцать утра тысячи людей потянулись к стадиону. Они расселись на скамьях, нарядно одетые, как призывал их юденрат, и даже пребывали в хорошем настроении, пока не заметили, что стадион окружен автоматчиками. Люди стали падать в обморок, завыли дети. Не было ни капли воды, чтобы утолить чудовищную жажду, пока не начался долгий дождь, промочивший всех насквозь. В три часа началась сортировка: кто-то возвращался домой, кто-то отправлялся в трудовой лагерь. Кто-то подлежал депортации и смерти[314]. Юденрат, не желая раздражать немцев, солгал своим братьям-евреям.

Когда люди начали сознавать, что́ означают три очереди, когда стали разлучать семьи, поднялся хаос. Многие пытались перейти из одной секции в другую. И тогда, по свидетельству Хайки, немцы стали «забавляться»: отрывать детей от родителей, одним – жить, другим – умирать, избивать людей прикладами винтовок, оттаскивать обезумевших от горя матерей за волосы.

На стадионе собралось двадцать тысяч евреев. Из них от восьми до десяти тысяч заперли в общественной столовой, сиротском приюте и прочих зданиях юденрата ждать отправления бог знает куда. Эсэсовская охрана не позволяла передать им ни еды, ни медицинских средств. Люди начали накладывать на себя руки.

Но, как всегда, лидеры бендзинской молодежи не собирались сидеть без дела. Той ночью молодежные движения объединились и решили действовать. Плана не было, они импровизировали. Члены «Свободы» собрали вместе детей, обреченных на депортацию, и велели, чтобы те, по их сигналу, бросились бежать все разом. Другие, раздобыв фуражки еврейских милиционеров, шли через толпу, выталкивая, кого удавалось, в «безопасные» секторы. Когда юденрат уговорил эсэсовцев разрешить накормить пленников, многие товарищи, надев самодельные милицейские фуражки, стали выносить людей в контейнерах, в которых доставляли хлеб, и гигантских кастрюлях из-под супа. Одновременно с этим другие товарищи пытались копать подземные ходы для побега.

Женщины из «Юного стража» понимали, что должны любой ценой проникнуть в запертые дома. Они убедили членов юденрата в необходимости организовать лазарет в здании приюта. Молодые еврейки в белых фартуках вошли и разбрелись по всем углам. Эти «медсестры» утешали и перевязывали больных, но их главной задачей было помочь бежать как можно большему числу женщин, согнанных в приют. Девушки снимали с себя сестринскую форму и отдавали кому-нибудь из пленниц, объясняя: «Переодевайся быстро, вот тебе удостоверение, не показывая и тени страха выходи прямо через главный вход. Никто тебя не остановит. Потом отправляй форму обратно».