Свет грядущих дней - [152]
Как никогда прежде еврейские движения старались восстановить свою базу в Польше, даже рассылали эмиссаров по вокзалам уговаривать «азиатов» встать в их ряды. Цивья вернулась в Варшаву, чтобы работать с выжившими, организовывать коммуны и привлекать евреев в «Свободу». Как всегда, она была фигурой, олицетворявшей мать, на которую все взирали с почтением, но свои чувства она держала при себе.
В 1945 году страдавшая от истощения Цивья наконец подала заявление на алию. Сионистка-социалистка из Бытеня прибыла в Палестину – сбылась ее долго откладывавшаяся мечта. Это было как чудесное воскрешение из мертвых, особенно после стольких опубликованных некрологов, но жизнь все равно не была легкой. Жила она в маленьком домике в кибуце, из которого британцы совершали набеги на руководителей ишува, – эти эпизоды напоминали «акции», проводившиеся в гетто[888]. Она видела, что кибуцники недостаточно делают для того, чтобы помочь освоиться новоприбывшим. Хотя ее сестра жила рядом, у Цивьи не было времени встречаться с родственниками и друзьями, все ее время было посвящено работе в движении, и еще она скучала по Антеку, скорее всего, опасаясь, что он со своим игривым характером заводит романы с женщинами[889]. Депрессия и чувство вины овладевали ею все больше. Она должна была быть тогда в доме номер 18 на улице Мила, она должна была умереть.
Цивью тут же послали в поездку по стране с выступлениями – «бродячий цирк», как она это называла[890]. Она получала приглашения от бесчисленного количества групп и чувствовала, что не может отклонить ни одного из них: слишком много организаций желали получить поддержку с ее стороны, жаждали погреться в лучах ее героизма.
В июне 1946 года шесть тысяч человек собрались в кибуце Ягур, чтобы послушать Цивью, которая выступила с пламенным, решительным восьмичасовым свидетельством на иврите, она говорила без бумажки, формулируя мысли, кипевшие у нее в голове и в сердце. Все слушали ее неотрывно и были потрясены. «Она стояла перед аудиторией, как королева»[891], – писал один из присутствовавших на выступлении Цивьи и отмечал, что она словно бы излучала святость. Ее речь была о войне, о сопротивлении, о ŻOB’е – и ни слова о себе самой и своих чувствах. Цивья защищала еврейские массы, оказавшиеся в гетто, и призывала сочувствовать тем, кто выжил, но большинство слушателей хотело услышать о восстании. Ее опыт бойца гетто использовался некоторыми левыми политиками для продвижения своих программ. Бойцовская позиция Цивьи вторила воинствующим философам зарождавшегося государства. Она смягчала свою критику в адрес ишува за то, что он не посылал в Варшаву более существенную помощь, – видимо, так от нее требовали. Апеллируя к женщинам, убеждая в важности вооруженной борьбы и героизма, она вызывала восхищенное обожание и помогала партии расширять поддержку, но эта деятельность выматывала ее самоё. Каждая такая речь бередила раны, снова и снова пробуждала страдания и чувство вины.
На следующий год Цивью выбрали в качестве одного из главных докладчиков на Сионистском конгрессе в Базеле. В Швейцарии они встретились с Антеком и тайно поженились. В Израиль она вернулась беременной – в том же платье, которое носила в Ягуре, но теперь оно сидело на ней в обтяжку[892]. Антек приехал к ней через несколько месяцев. Однако, несмотря на героическую репутацию этой влиятельной пары – они были последними осколками сионистов – руководителей восстания в Варшавском гетто, – в Израиле они так и не заняли высоких политических позиций, вероятно потому, что политики ишува чувствовали для себя угрозу в их овеянных легендой биографиях. Антек работал в поле, Цивья – на птичьем дворе. Она избегала появляться на публике. По словам тех, кто был в ее близком кругу, она не считала себя особенной, просто делала то, что до́лжно было делать.
В своих воспоминаниях Цивья подчеркивает, что она была натренирована на это. Многие евреи просто не знали что делать, но еврейскую молодежь учили ставить цели и добиваться их. Когда дочь Хаси спросили, какие факторы обусловили образ действий ее матери во время войны, ответ последовал незамедлительно: выдержка у нее от отца[893], а сила – от «Юного стража». Как шестьдесят лет спустя вспоминала сама Хася: «Мы умели всем делиться, работать вместе, уступать друг другу, преодолевать преграды, превозмогать себя. Мы не осознавали тогда, как остро понадобятся нам [эти умения] в предстоявшие годы». Молодежные движения возникли в ответ на постоянное чувство угрозы, которое испытывали евреи. В них молодых людей учили справляться с экзистенциальными проблемами и одновременно жить и работать вместе, сотрудничать на всех уровнях.
И вот теперь, испытывая нужду в сообществе, которое бы их понимало, и чтобы увековечить память об их прошлом, Цивья и Антек решили основать собственный кибуц – задача не из легких. В движении боялись, что этот кибуц сфокусируется на травмах прошлого; бойцам гетто постоянно нужно было доказывать, что они не сломались психически. Не без трудностей, они успешно основали кибуц «Дом борцов гетто» (ДБГ), в котором собрались в основном выжившие в Холокосте. Цивья положилась на работу и материнство – постоянный компромисс, – чтобы заглушить память о прошлом и решительно двигаться вперед. Как многие выжившие, продолжавшие существовать с ощущением, что «катастрофа может разразиться в любой момент»
