Свет грядущих дней - [109]

. На женщинах ставили «медицинские» эксперименты, якобы изучая проблемы фертильности и беременности. Некоторые эсэсовские надзирательницы специально вступали в сексуальную близость со своими партнерами на глазах у еврейских женщин, которых одновременно заставляли наблюдать за чудовищными избиениями, что было невыносимо для них, потерявших своих любимых, – жестокость и распутство шли в одной связке.

Находились и в еврейских гетто «активисты», соучаствовавшие в сексуальном насилии: они поставляли нацистам женщин в надежде предотвратить собственную депортацию, несколько женщин выдвинули против руководителей общин обвинения в сексуальных надругательствах. По воспоминаниям одного автора, Ривка Гланц отказалась работать в лодзинском юденрате, потому что его глава домогался ее, другие женщины тоже утверждали, что этот страдавший манией величия тип пытался соблазнить их[731].

Некоторые неевреи, защищавшие и прятавшие евреев от нацистов, сами насиловали этих женщин или требовали от них сожительства в качестве платы. Шмальцовники могли потребовать секса в придачу к деньгам или вместо них. Анка Фишер из краковской организации Сопротивления нашла квартиру и работу на арийской стороне города, но ее начали шантажировать: один такой «смазчик» грозил донести, что она еврейка, если она откажется предоставлять ему сексуальные услуги. Она отказалась и вскоре после этого была арестована[732]. Девочки-подростки, жившие со своими семьями в укрытии, уступали шантажистам, чтобы защитить от домогательств своих младших сестер. Секс был единственной валютой, которой они располагали, единственной защитой от смерти – временной защитой, как оказывалось.

И наконец, сексуальному насилию подвергались еврейки-беглянки. Пятнадцатилетняя Мина Фишер[733] однажды решила, что хватит с нее жизни в гетто, улизнула с места своего принудительного труда и опомнилась, только уже бредя по лесу. Удрав от двух фермеров, которые заманили ее в ловушку, чтобы сдать немцам, она углубилась еще дальше в лес. Там ей негде было спрятаться ночью. Вдруг на нее набросились трое мужчин. «Я понятия не имела, что они со мной делают, поскольку почти ничего не знала о половой жизни, – вспоминала она впоследствии, – но это было чудовищное насилие, они начали кусать меня, как дикие звери, искусали все руки, откусили один сосок». Мина потеряла сознание. Они, должно быть, решили, что она умерла. Но она очнулась, в шоке, с болью во всем теле, истекающая кровью, не в состоянии встать на ноги. Только спустя годы, когда Мина, забеременев, чуть не умерла, она поняла, какой ущерб причинили те звери ее внутренним органам.

* * *

Несмотря на отчаяние и слабость, несмотря на тьму, царившую в лесу, молодая женщина старалась не терять ясность мысли. Мужчина снова придвинулся чуть ближе и стал забрасывать ее вопросами. Реня решила притвориться дурочкой и невпопад говорила в ответ какие-то глупости.

Одновременно она держала в голове, что медлить нельзя. Был уже час ночи, дорога́ была каждая минута. Она начала медленно отодвигаться от него, а потом вмиг бросилась бежать.

Он побежал за ней.

Собрав всю остававшуюся в ней энергию, Реня мчалась, пока не увидела дом. Дверь оказалась открытой, она ворвалась внутрь и побежала по темному коридору, потом, затаив дыхание, свернулась под лестницей, «как собака, за которой гнались», и затихла.

Утром, измученная и вконец обессилевшая, она отправилась в Варшаву.

Часть 3 «Никакие границы им нипочем»

Они готовы на все, и никакие границы им нипочем[734].

Хайка Гроссман о женщинах – участницах движения Сопротивления,

из книги «Женщины в гетто»

Глава 23 В бункере и за пределами

Реня и Хайка

Август 1943 года

У них не было дома. Не было никакого физического убежища, никакого духовного пристанища. Не было даже временного жилья, не говоря уж о хлебе. Не было семьи. Друзей. Работы, денег, официального статуса. Родины, за исключением тысячелетнего наследия рода. От них никто ничего не ждал, и никто не интересовался, где они. Никто даже не знал, живы ли они.

Но им, выжившим, надо было идти вперед, продолжать выживать.

* * *

Добравшись наконец до Варшавы и найдя приют у знакомых Антека, Реня выглядела обезумевшей от горя. Как она сама описывала свое состояние: «Достаточно было взглянуть на меня, чтобы понять, что случилось и какие новости я принесла из Бендзина»[735]. Никто не мог ее утешить. Даже она сама чувствовала, что в любой момент может лишиться рассудка.

День за днем она ждала каких-нибудь новостей, какой-нибудь весточки из Бендзина.

Что случилось с ее друзьями, любимыми людьми, с ее сестрой?

И что будет с ней самой теперь, когда заглембское восстание стало невозможным? Рене необходимо было знать, как обстоят дела, чтобы спланировать собственные следующие шаги.

Минуло три недели, и наконец от Ильзы Хансдорф доставили-таки открытку. «Немедленно приезжай в Бендзин. – Реня пожирала глазами каждое слово. – Все объясню на месте».

Не прошло и нескольких часов, как Реня связалась с Антеком и начала собираться в дорогу. Подполье снабдило ее чудовищно дорогими фальшивыми проездными документами, плюс выдало два дополнительных комплекта на случай, если в Бендзине кто-то еще остался жив. Ей выделили также несколько тысяч марок на непредвиденные расходы: откупиться от шмальцовников, дать взятку в полиции, оплатить убежище, еду, экипировку – кто знает, что еще?