Свет дня - [70]

«Очнись, Джордж, ну очнись, ты же взрослый человек, чтоб тебя!»

Кто-то же должен меня вразумить. Так дальше идти не может.

Но это шло и шло — год уже шло к тому времени. Она влетела ко мне наутро после моей первой поездки в Патни-вейл. Первая годовщина. Я об этом ей не сказал, но она и так знала. Одна из дат в ее календарике. Сказал только, что уезжаю, что меня не будет всю первую половину дня. Но ей, может, больше и не надо было, чтобы понять. Может, смотрела (и тогда, и сегодня), как я иду через улицу в цветочный магазин Джексона.

В тот день смолчала, как и сегодня утром. Прикусила язык, ждала. Ее знак уважения — через силу. Может быть.

Зато теперь…

А я, как дурак, раскололся, сказал ей все, когда вернулся. Словно подумал, что она так и так меня засекла. Словно подумал, что она была там, выследила меня, ездила за мной в Патни-вейл, видела меня на месте преступления.

Я в первый раз тогда провинился, и с ее стороны это было только предостережение — жесткое предостережение. Все, пора кончать!

«Цветы! Рехнуться можно. Дурдом. Мало ему этих идиотских свиданий. Цветы — на его могилу от ее имени!»

Цветы, между прочим, были в то утро и в моем кабинете. «Цветы для офиса». Желтые хризантемы в вазе.

Должно быть, так она положила, так рассчитала: подождать до утра. А там уж начистоту, всю правду. Если время само по себе, год целый, не подействовало — надо ему сказать. Надо этого идиота встряхнуть как следует.

Может быть — последний шанс для нее. И для идиота, может быть, тоже.

Она, наверно, собиралась с духом, разглаживала юбку, решалась.

Теперь я понимаю, что это не был совсем уж неуправляемый взрыв. Все ради меня же самого. Лицо пылало (выглядела — залюбуешься), но глаза светились прохладнее и ровнее. Думаю, она считала, что я просто-напросто впадаю в уныние — в жалкое, глухое, тяжелое уныние. И не хотела этого допускать, искренне не хотела ради меня.

«Скинь это с себя, Джордж».

И, наверно, она понимала: все или ничего. Храбрая! Это могло обернуться против нее. Все ее залпы. Если не получится, если я не скину это с себя, что ей останется? Одно уныние.

«Ну как ты не видишь? Год. А сколько их еще? Ты даже не знаешь. Пойми, тут глухо. Без толку. Пустой след».

Глухо. Она очень даже звонко это сказала. Пустой след. Наше выражение, детективное. Бывают удачи, находки — предъявляешь результат, кладешь в карман денежки, — а бывают, конечно, пустые следы…

Всего-навсего выражение, но я мысленно это увидел. Длинная голая каменистая дорога.

«Рита, сядь. Сядь бога ради. Стоять-то зачем».

Но есть вещи, заявила она, которые лучше высказывать стоя. И она их высказывает, потому что промолчала бы — чувствовала бы себя виноватой.

Ее надежда и ее риск — хотя вначале казалось, что особого риска нет: какой мужчина в конце концов не образумится? Какой мужчина навечно свяжется с убийцей?

Встряска, предостережение — но все было зря. Ничего не помогало, и она это видела. Да и момент вряд ли был выбран удачно — скорее уж совсем неудачно. Утро следующего дня. Стоит и отказывается сесть. Вдруг — словно это я позвал ее в кабинет, позвал сделать внушение, распечь. А то и сообщить об увольнении.

Вот как все повернулось.

Взрывы, фонтаны. Свет в ее глазах превратился в клейкие отблески. Но будь она проклята (и я это видел), если этому поддастся. Проклята! Поддалась однажды, давно, — и хватит. И тогда-то не надо было. Ноги твердо уперты в пол, голова вскинута.

«Да сядь же ты, Рита, прошу тебя».

«Не хочешь слушать — не надо. Черт с тобой, буду я еще… Дурдом. Твоя жизнь — ну и живи как знаешь».

«Рита…»

Теперь ей только и оставалось, что закрыть рот, поджать губы и повернуться ко мне задом, мстительно утешаясь тем, что бывают зады свободные, а бывают запертые. Теперь ей только и оставалось, что говорить себе: я сделала все возможное. Польза, правда, нулевая.

Только и оставалось, что выйти и плотно затворить за собой дверь. Не хлопая — бывают обстоятельства, когда не хлопаешь. Ужасная тишина, молчание по обе стороны двери, и ей только и оставалось, что молить телефон о звонке. «„Уэбб Инвестигейшнз“, слушаю вас» — и мы, как роботы, опять пошли бы каждый по своей программе.

Ей только и оставалось, что держаться за свое достоинство, приспособиться, взять себя в руки. Тяжелый случай…

Что ж, он может получить мою жалость, если захочет — если согласится на жалость. Я не против… Хотя мог бы получить куда больше.

Тяжелый случай — тоже случай, конечно. Но нельзя заниматься «случаем» всю жизнь.

Я мог бы остаться тут на всю ночь. Словно хочу это предотвратить, сделать случившееся неслучившимся. На этот раз — все по-другому. Глядите-ка, вон они там вместе, прямо сейчас: Боб и Сара. У себя дома, счастливы.

Номер четырнадцатый выглядит спокойным и неопасным. Может ли дом быть оправдан, избавлен от ответственности перед людьми? Не его же вина. Если кто-нибудь посмотрит на улицу в одно из этих мирных окон, он, может быть, представит себе все совершенно иначе: это я здесь зловредный элемент. Там машина какая-то стоит и стоит, в ней мужчина, что ему здесь надо?..

Мне полагается быть у себя дома, в тепле. Работа мне не по возрасту, но что делать — это в крови. Ночной дозорный.