Сверхновая американская фантастика, 1996 № 10-11 - [23]

Другие ребята…

— В семь лет? — спросила Сара, все еще не желая верить, что семилетние дети могут добровольно отказываться от сна.

Но про себя она хорошо помнила. Ей было шестнадцать лет, когда методики отключения центра сна стали доступны для широкой публики. Как она тогда просила и умоляла — ведь столько заданий, и совсем нет времени, чтобы выполнить их все, в то время как у остальных его хватало. Наконец ей отключили центр сна в тот год, когда она пошла в колледж, и, да, тогда времени стало хватать на все, на первых порах.

Марсия кивнула.

— Да. Моя двоюродная сестра провела своей дочери отключение этим летом, прежде чем девочка пошла в первый класс. В самом деле, при всех тех нагрузках, которые выпадают им в наши дни, какой еще можно найти выход?

— Я думала… Я хочу сказать, подождать до старших классов, или, хотя бы класса до пятого…

Марсия покачала головой, улыбаясь с покровительственным видом.

— Подумай, сколько возможностей он упустит. И потом, ты же не хочешь, чтобы он начал отставать от остальных детей.

— Нет, но…

— Волноваться не о чем. Когда отключили центр у Рика, он пару недель принимал препарат альфа-девять, пока не научился расслабляться. Мы заставляли его каждый день лежать по полчаса после обеда и не давали смотреть видео целыми ночами. В следующем году запишем его на какие-нибудь курсы.

— Мама! Хочу домой! — Сара посмотрела вниз на Холли, которая дёргала её за ногу. — Ма-МАА!

— Конечно, пока они маленькие, — сказала Марсия с лёгкой улыбкой, — жалеешь их, пусть поспят. Но, послушай, почему бы тебе не обратиться к нашему доктору — Льюису Нолану. Многие мои друзья отводят к нему своих детей.

В каком-то оцепенении Сара залезла в сумку и достала Холли печенье.

— На. Мы же должны дождаться конца тренировки Майка? Ладно?

Там, в бассейне, её сын, стоя на кромке с поникшей головой, слушал наставления тренера. Наконец он снова прыгнул в воду и поплыл теперь по шестой дорожке, более медленной.

Марсия, тактичная как всегда, снова включила свой ридер.

А Сара, почувствовав внезапный приступ грусти, усадила Холли на колени и зарылась лицом в мягкие волосики, нежные как пух, такие беззащитные.

Рудольфо Анайя Благослови меня, Ультима [5]

Продолжаем публикацию романа Рудольфо Анайя «Благослови меня, Ультима». Начало в № 8–9 за 1996 г.

ТРЕТЬЯ

Забрезжил день, время юности уже покидало дом, что выстроили три великана моих снов на можжевеловом холме, среди юкки и мескитовых порослей. Я ощутил, как восходит на востоке солнце и услыхал, как свет его потрескивает и стонет, сливаясь с песнями пересмешников на холме. Я открыл глаза, и лучи света, что прорвались сквозь пыльное оконце моей комнаты, чисто омыли мне лицо.

Солнце хранило добро. Мужчины с льяносов были мужами солнца. Мужчины с ферм, лежащих вдоль реки, были мужами луны. Но все мы были детьми чистого солнца.

Во рту стоял горький привкус. Я вспомнил лекарство, что дала мне Ультима после моего вчерашнего панического бегства с реки. Я оглядел руки и ощупал лицо. Случалось, я уже ранился о ветки и знал, что на следующий день ранки почернеют от засохшей крови, а рубцы воспалятся. Но сейчас на коже остались только тонкие розовые черточки, и боли не было. Странная сила таилась в снадобьях Ультимы.

Где-то блуждает душа Лупито? Он убил шерифа, и значит, — умер со смертным грехом на душе. Он пойдет в ад. Или же Господь простит его, назначив Чистилище — одинокое, безнадежное прибежище тех, кто не был ни осужден, ни спасен. Но бог не прощал никого. Быть может, как поведал сон, воды реки унесли его душу, и, может быть, вода, впитавшись в землю, а с ней и душа Лупито оросит сады моих родичей, и сочные красные яблоки…

Или, может, он осужден навечно скитаться по дну реки, кровавым спутником Ла Йороны… и отныне, бродя в одиночестве вдоль реки, мне придется оглядываться, озираясь через плечо, чтобы поймать след тени — души Лупито или Ла-Йороны, или силы речной.

Я снова лег и следил, как безмолвные лучи света играли на разноцветных пылинках. Я любил следить, как лучи каждого нового утра входят в комнату. Они приносили чувство свежести, чистоты и обновления. Каждым утром я просыпался, казалось, в странной смене новых переживаний и грез. Сегодня меня переполняли живые образы того, что случилось на мосту прошлой ночью. Я подумал о Чавесе, разъяренном гибелью брата, жаждавшем крови отмщения. Я думал о Нарсисо, в одиночестве стоявшем против темных фигур на мосту. Я подумал о своем отце. Стрелял ли он в Лупито?

А теперь мужчины, стоявшие на мосту, ходили по земле с ужасным бременем смертного греха на душе, и ад был единственной им наградой.

В кухне я услыхал шаги матери. Послышался лязг плиты, и я понял, что она разжигает угли с ночи.

— Габриэль! — позвала она. Всегда она звала сначала отца. — Вставай. Сегодня Воскресенье! — потом она пробормотала: «Ох, что за злые дела творились на земле прошлой ночью…»

Воскресным утром я всегда задерживался в постели, слушая их споры. Они неизменно ссорились воскресным утром. Для этого были две причины: первая в том, что отец работал на дороге лишь по субботам до полудня, и поэтому после обеда пил в городке с приятелями в салуне. Если он перебирал, то возвращался домой ожесточенным и тогда воевал со всеми. Он проклинал слабовольных горожан, не способных понять волю людей льяносов, и клял войну, забравшую его сыновей. А если горючи накапливалось слишком много, он клял и мать за то, что именно она приковывала его к этому клочку земли.