Сверхновая американская фантастика, 1994 № 02 - [31]

Проскальзываю обратно в фойе, тайком в зеленую комнату — и замираю. Что у меня есть для Ратскеллера? Кто может сидеть на кирпичных ступенях и говорить о политике, перекрывая звуки оркестра?

Я беру мужской браслет. Марти может пойти туда. Марти смотрит на меня из зеркала. Марти небольшого роста, аккуратный, подтянутый.

— Система, — произношу я вслух и делаю то, на что я почти никогда не отваживаюсь после того, как личность завершена и ей дано имя: я изменяю Марти. Вместо аккуратного костюма он получает слегка потертое пальто из акульей кожи. Еще я даю ему очки, такие, поверх которых удобно смотреть. Я укорачиваю его волосы на висках, немного прореживаю их. Я тороплюсь, сознавая, что если я ошибусь, то устранение ошибки займет слишком много времени и я могу упустить его. Наделяю Марти тоненькой косичкой сзади и парой сапог до колен. Он — просто смешение стилей и эпох, неопрятный и как раз подходит для Ратскеллера. Я назову его Мик, и его символом будут очки.

Пересекаю вестибюль и кажется, что спуск в лифте никогда не кончится. Он уйдет, я знаю. Топаю по Берлинской улице, видя свое отражение в оконных стеклах. Двигаюсь неверно, двигаюсь в мягкой, скользящей манере Марти, несмотря на тяжелые сапоги Мика, но исправлять эту ошибку уже поздно. Мимо замерзших проституток с зелеными волосами, кричащих: «Привет, Джон Буль!», потому, что Мик похож на британца. Я даже думаю, что во мне есть что-то ирландское, и бегу, почти лечу, возбужденная и испуганная.

Он еще здесь. Он даже не замечает, как я вхожу. Беловолосая девушка, тонкую руку которой обвивает вытатуированная змея, протягивает мне высокую кружку пива, виртуального пива. Облокотившись на стойку, я смотрю на людей и жду, когда он заметит меня, если вообще заметит.

Его глаза скользят по мне, не узнавая. Что ж, я терпеливо жду. Рассматриваю плакаты на стене, Марлен в роли Голубого Ангела. Отвожу взгляд от плаката рабочего движения и вижу, что он смотрит на меня — но не прямо на меня; он кого-то слушает. Он отводит взгляд. Его глаза ярко-голубого цвета.

Потом они вновь обращаются ко мне. Это была ошибка. Не надо было с ним встречаться. Его волосы черно-серым грозовым облаком клубятся вокруг лица. Он мастер. И он может заглянуть под маску, внутрь меня и увидеть все тревоги, желания и недостатки, из которых я строю свои личности.

Когда он смотрит на меня, я забываю про Мика, как забыла про Алисию. Я опять становлюсь собой, крошечной женщиной в инвалидном кресле, на сиденье меня удерживают ремни, на мне виртуальный визор и перчатки. Младенцы-русалки, тюленята — так они зовут нас, пока мы маленькие. Я знаю, что я должна быть благодарной за то, что хотя бы руки у меня нормальные и радоваться этому, но я не радуюсь, нет. Я хочу быть нормальной. Он прекрасен и ужасен, как ангел, один из тех многоглазых серафимов, что окружают Бога, и я чувствую, как моя маска тает в пламени его взгляда и обнажает настоящую меня.

Я тянусь к визору, потому что это кратчайший способ уйти, а я чувствую, что уже сейчас расплачусь.

— Подожди, — говорит он, прерывая разговор. — Подожди, я тебя знаю!

В том-то и дело, думаю я, но останавливаюсь. Стул скрипит, когда он встает — хороший сисоп в Ратскеллере — и подходит ко мне.

— Как тебя зовут? — спрашивает он.

— Мик, — отвечаю я.

В этот раз он высокий, я думаю, выше шести футов ростом. Он высокий даже для Сьюлии, самой высокой из всех моих личностей.

— Я искал тебя, — говорит он. — С тех самых пор, после твоего ухода из того французского местечка. Я искал на улице Ту До, просматривая ее с веранды «Континенталя», и оставил тебе записку на Луне.

Я была и там и там, но таилась, и никто не мог сказать мне, что меня ждет записка.

— Расскажи мне, как ты делаешь походку, — говорит он. — Расскажи, почему твои люди такие… ну, как это объяснить? Не показные. Не как у меня, мои все такие очевидные, но твои, — мне потребовалось время, чтобы понять, насколько они хороши. Ты более чем хороша, ты… ты художник. Чем больше я смотрю на тебя, тем больше я вижу.

Я качаю головой. Встречаться с ним было ошибкой, он делает мне больно, не желая этого, он заставляет меня видеть всю иллюзорность моего существования. Мне бы надо спросить его о странном белом свете в кафе, Вермееровском свете, и как он краснеет. Но я не могу.

— Я не могу с тобой разговаривать, — говорю я.

— Ты не можешь вот так уйти, — говорит он. Он хватает меня за руку, и я чувствую его руку сквозь перчатку. Я шарахаюсь в сторону.

— Нет, — говорю я. — Это была ошибка.

Все в баре глазеют на нас, но меня это не волнует. Когда я поворачиваюсь и ухожу, он не останавливает меня.

Вверх по лестнице и на улицу, мимо зеленоволосых шлюх, дрожащих в своих шортах. Я все время оглядываюсь посмотреть, не идет ли он за мной, но он не идет, и вот лифт, и я снова в безопасности зеленой комнаты. Бросаюсь в кресло, сбрасываю Мика и плачу. Сижу, невидимая, и плачу и плачу. Не знаю, что делать.

Он отнял это у меня. Я не могу вернуться туда: что, если опять столкнусь с ним? Но что я буду делать без ВР? Как мне отказаться от нее? Как я буду проводить свои дни: смотреть видео, сидеть в своем кресле, делать свою работу, обрабатывая информацию и пересылая ее по модему, целыми днями ни с кем не разговаривая, и единственным развлечением будет визит моих родителей? Я его ненавижу. Ненавижу за то, что он сделал с моей жизнью.