Сверхчеловек. Автобиография Иисуса Христа - [6]

Долгое время я не мог научиться разговаривать с толпой, и это приносило мне много страданий. Бывало, пылкой речью я собирал вокруг себя людей где-нибудь в Галааде или в бедном селении на берегу Есевонского озера, обещая им прозрение, как вдруг умолкал на полуслове в каком-то отчаянии, будто ослепленный догадкой: все бесполезно. Надо мной смеялись, меня били. Часто я сам ввязывался в драки, испытывая судьбу и твердость своей руки. Меня сажали в темницы, но ненадолго, пытались судить за мелкие кражи и соблазнение чужих жен, но всегда удавалось каким-то чудом откупиться, найти невероятные доказательства своей правоты, сбежать из города.

Ко мне всегда тянулись женщины, и я благодарен судьбе за то, что знал лучших из них – умных и чутких, без заботы которых я давно умер бы с голоду или от непосильной работы в поле либо пополнил бы ряды тех бродяг, чьи белые кости лежат при дорогах в пустыне.

Однажды я шел в Иерихон и остановился на вершине холма, в нескольких поприщах от этого старинного города. Я был один, каменистая тропа вела вниз, в зеленую долину, в которой раскинулся огромный масличный сад. Я долго смотрел на серебристые кроны деревьев, уходящие вдаль, и вдруг они показались мне морем расплавленного металла, озером Халколиван, в котором было растворено все человеческое знание, в том числе слова всех языков мира. Я понял, что эта первозданная огненная масса ждет меня, я должен был стать ее демиургом. И в тот момент я научился видеть живые буквы еврейского алфавита! Алеф, Хет, Шин… – они были из огня и ветра, из меда и вина, из гнусной правды и добродетельной лжи, и с их помощью можно было сделать что угодно, ибо они лежали в основе мироздания.

Видение продолжалось недолго, но в тот момент я изменился – я понял, что именно передо мной должны расступиться воды этого раскаленного моря. В тот момент поднялся ветер, деревья зашумели, будто предостерегая меня: «успокойся, тебе это не под силу, утихни», но я воздел к небу руки и закричал от восторга, потому что увидел скалу, из которой мы иссечены, и заглянул в глубину рва, из которого мы извлечены, увидел лица Авраама и Сарры[8]…

Масличные деревья живут очень долго, и если какой-нибудь человек вдруг научится слушать их, мой торжествующий вопль донесется до него.

Я жил в разных местах, но моя полоумная мать каким-то образом узнавала, где я находился, и время от времени передавала мне послания со случайными людьми. Я не отвечал. Она по-прежнему за что-то сердилась и обижалась на меня, хотела научить меня жить по законам, вести оседлый образ жизни…

Я узнал, что умер мой отчим Иосиф.

Прошло еще несколько месяцев, за которые я значительно возрос как оратор, у меня даже стали появляться первые последователи – впрочем, в то время все они были со мной недолго. Однако я уже не оставался один. Мужчины и женщины, юноши, совсем молодые девушки стремились ко мне. Им было легко со мной, потому что я действительно любил их, мог утешить и найти такие слова, каких они никогда не слышали даже от самых близких.

Я хотел жить так, как жил, хотел приближаться к истине, а не копаться в земле, как червь, не строить себе убежища, как зверь. Я хотел быть свободным от всех. Я хотел быть собой.

Но Бог, как я уже сказал, послал мне испытание двойником.

О нем начали говорить в Галилее, в Самарии и за Иорданом… Он жил в пустыне. Утверждали, что он питается только саранчой и диким медом, не умеет читать и обладает настолько острым умом, что читает мысли людей.

Он заявил, что является наследником всех пророков и живет по закону Моисея, он даже приходил в Иерусалим и насмехался над почтенными мужами из Высшего совета, называя их порождениями ехидны. Все это было правильно, но… вывести их на чистую воду должен был я! Однако мне, стыдно сказать, тогда не хватало на это смелости. Нет, не смелости, а благоразумия… Синедрион, естественно, возмутили его речи.

Да, он был похож на меня.

И я шел всю ночь, чтобы скорее увидеть его. Я был один. Со мной хотели пойти друзья и помощники, но я решил испытать себя. Один на один с этим Иоанном.

Перед рассветом после долгого пути у меня порвалась правая сандалия. Я снял обе сандалии и бросил в кусты.

Я вышел к Иордану рано утром. Я был один, босой, усталый и очень голодный. По всему берегу, среди кустов, в тени пальм и кипарисов, лежали и сидели люди, многие еще спали; стояли шалаши, покрытые тканью, со стенками из перевитых ветвей; к деревьям были привязаны лошади и верблюды, горели костры – готовилась пища, и над водой Иордана стлался дым. Там были сотни людей. Простолюдины, солдаты, бродяги, книжники, чиновники и ессеи, которым наскучила оседлая жизнь. Бегали дети. Вокруг раскинулась безжизненная долина, еды взять было негде, и люди там подолгу не задерживались. Иоанн совершал над ними свой обряд, и они отправлялись обратно – в Галилею, Самарию, за Иордан…

Я увидел, что у ближайшего костра женщина ощипывала белого голубя, пойманного в силки, собираясь варить из него похлебку.

У самого берега группа людей ожидала очереди подойти к Иоанну, который стоял в реке, в неглубоком месте, по пояс в воде.