Сверхчеловек. Автобиография Иисуса Христа - [36]

Филипп с Иудой взялись за весла.

Мешок с кифом промок.

Я догадался, что случилось. Во время бури Бог смилостивился над нами, но, как всегда, действовал со свойственной Ему небрежностью: поскольку возможность спасения была дарована нашей лодке в целом, а не каждому по отдельности, всю благодать воспринял невинный кролик, а не мы, грешные. В духовном смысле это существо уподобилось высокому дереву, в которое ударила молния милости Божией, потому что оно в ту минуту оказалось ближе всего к небу.

Мы добрались до берега, когда почти стемнело. Вершины Гергесских гор изменили цвет с золота на пурпур. Матфея с Андреем все еще не было, но возле причала нас ждал Симон, который сообщил, что поймал на берегу странного, невесть откуда взявшегося зверя с лентой на шее. Он спросил меня, можно ли пожарить его на ужин.

Глава 21 Расслабленный

Мы высушили киф, промокший во время плавания. Ученики целыми днями бродили по городу и вокруг римского лагеря, предлагая наш товар. Иногда легионеры приходили к амбару сами. Довольно быстро мы продали весь мешок и получили денег в десять раз больше, чем должны были Венедаду. Это позволило нам лучше питаться, купить новые одежды и припасти немного серебра на черный день.

Кроме легионеров киф покупали простые жители Кафарнаума и люди, которые приходили издалека, чтобы увидеть меня. Ливийская трава стала универсальным лекарством для тех из них, кого мучили душевные боли. Страдалец, вдохнувший благотворного дыма, легче усваивал мои наставления. Я по-прежнему просил этих людей останавливаться в Кафарнауме подальше от моего амбара, чтобы не гневить префекта Аврелия, разве что иногда позволял остаться с нами на ночь новым женщинам из числа искавших мессию.

Появлялись и новые прокаженные, но я уже не мог им помочь – в основном это были отчаявшиеся люди, которые уже не верили ни во что, кроме того, что за ними всюду следует смерть.

Так оно и было. Некоторые умирали в пустынных местах вокруг Кафарнаума, потому что из города их гнали палками и камнями, а самых настойчивых травили собаками.

Глядя на такие сцены, я думал, что проказа – лучший символ человеческой жизни, ведь от жизни тоже нет исцеления, не правда ли? Можно только верить – в небылицы, предания, травы и законы, в близость дождя, в родственные связи богов или в свою семью, в государство и дружбу, лишенную эротизма, но по-настоящему искренне верить можно только в смерть, именно она олицетворяет самую чистую и безупречную религию, ведь все равно жизнь идет так, как идет, но при этом ты, веря в смерть, не обманываешь себя.

Конечно, и я, как все, верил во что-то. В то, что мне дарована сила. Но чудеса, которые я совершал, не могли обольстить меня самого, я понимал – это лишь необъяснимое преломление света в кристалле моего ума.

С тех пор далеко за пределы Галилеи разнесся слух, что я исцелил расслабленного. На самом деле этот юноша, сын рыбака, попробовал наш киф и несколько дней подряд так усердно курил его, что в итоге не мог подняться с постели и своими стенаниями убедил близких, что умирает. Его семья была в панике. Позвали меня. Я попросил оставить нас вдвоем и строго-настрого запретил изнуренному юноше курить киф. А ученикам запретил продавать ему траву, даже если он будет просить полщепотки за три цены. Он не знал меры.

Через пару дней юноша встал и отправился рыбачить с отцом. Его отец со слезами принес мне дары – копченой рыбы, сыра и половину ефы зерна.

Или вот природа простого чуда: представьте, что долговую расписку, которую я дал Венедаду, съела корова, а я об этом не знаю. Я продолжаю думать, что расписка реальна, а ее нет! Святая уверенность в существовании чего-то и есть магия, чудо, которого все так ждут.

Каждую секунду мир продолжает гореть, исчезая и меняя очертания, стираются буквы на камне, гниют свитки, и корова Хроноса не оставляет никаких свидетельств нашей жизни.

Хорошо, что усердный Матфей иногда делал свои записи, хоть и фантазировал, как дитя.

Глава 22 Бог смерти

Несколько дней шел дождь, что было необычно в тех местах. Дождь такой мелкий, будто одалиски Юпитера протрясали его сквозь небесное сито, превращая капли в пыль. Ученики снова разбрелись. Андрей сказал, что отправился в Вифсаиду, Матфей – в Хоразин. Где были остальные, я не знал. Рядом, как всегда, оставался Иуда, и мы почти не выходили из нашего амбара, докуривая остатки кифа и попивая медвяную сикеру. Я был умиротворен, и убогий амбар казался мне просторным каменным чертогом, потолок которого изогнут куполом, будто небесный свод, и к тому же выложен лазуритом и сверкает сотнями маленьких орихалковых солнц. Под этим куполом я был судьей и преступником, женщиной и девушкой, зверем и птицей. Я вмешивался в движение светил и впитывал горний нектар. Я был уродлив, как младенец, и красив, как новоявленный херувим, я был неумолим и нагл, а через секунду смущенно прятал лицо за веером перьев своего крыла. Несколько раз наведывались легионеры увериться, что кифа больше не осталось, да прибрела сумасшедшая бабка, мечтающая забеременеть от какого-то духа. Насколько я понял из ее несвязных слов, это был дух мужчины, погибшего много лет назад. Я довольно грубо велел ей возвращаться домой.