Сверхчеловек. Автобиография Иисуса Христа - [31]

Слишком часто пробавляться публичным пусканием себе крови я тоже не мог, потому что жить, несмотря на строгость моей философии, все же хотелось. Другими словами, нельзя было постоянно превращать кровь в хлеб насущный, потому что запасы крови у человека ограничены не столько свойствами тела, сколько благоразумием.

Из разных мест ко мне по-прежнему приходили за советом и утешением люди, но почти все они были крайне бедны. От этого, в минуты печали, письмо Орозы Бакурата казалось мне чьим-то злым розыгрышем, иной раз я даже снимал с пальца перстень со змеей и держал его на ладони, чтобы почувствовать вес золота. Некоторые состоятельные евреи посещали меня из любопытства, но мое красноречие не могло превозмочь их недоверчивость и открыть для меня их кошели. Человек, живущий в рыбном амбаре, слишком уж не походил на их представления о мессии.

Временами невыносимо скучно становилось в амбаре на берегу, где мы, видимо, перед оком Всевышнего до поры до времени заменяли сушеную рыбу. Я мог продать перстень, но что-то меня останавливало, и змеиная голова продолжала сверкать на моем пальце. Хотя ученики не жаловались, а Матфею даже стало нравиться то, что мы недоедаем, он увидел в этом благотворную аскезу и даже стал подолгу молиться вслух, что всех нас позабавило, а Симон язвительно заметил, что Матфей скоро станет так праведен, что будет есть леканору[27] и жарить себе лепешки на сухом человеческом кале вместо хвороста, как это делал праотец Иезекииль.

К тому времени я уже давно объяснил ученикам, что общаться с Богом надо утверждая Его реальность, а не подлинность молитв, придуманных жалкими человеческими существами.

Однажды в полдень, сидя с несколькими легионерами в тени лаврового дерева рядом с их лагерем, я говорил им о природе Бога и счастье прямого общения с Ним. Но легионеры не понимали. Я говорил с ними о тщете земной жизни – они смеялись надо мной. Я мягко убеждал легионеров в том, что Рим – всего лишь очередной левиафан в океане бытия, они не понимали и злились.

В итоге я достал подаренную Шаммаем янтарную трубку, набил ее кифом, высек огонь и пустил трубку по кругу.

Опьянение дымом этой травы произвело на легионеров такое впечатление, которого не смогли бы достичь все проповедники мира, задумай они сразиться с римской армией в красноречии. Легионеры возрадовались, как дети, словно свинцовое бремя упало с их плеч. Они смеялись над моими шутками, они вдруг стали задавать вопросы о вере, хотя до этого момента лишь ухмылялись, слушая меня. Гореусладная и миротворящая ливийская трава внезапно придала им способность удивляться всему на свете и счистила накипь с их суровых сердец. Глядя на легионеров, я даже пожалел о том, что не так прост, как они: и сквозь дым кифа, и сквозь винный дух, и даже в глубоком сне я, увы, всегда чувствовал на себе тяжелый взгляд реальности, подобной палачу, наблюдающему за тем, как жертва наслаждается своим коротким последним желанием, которое и есть все лучшее в нашей мгновенной жизни.

Один из легионеров, по имени Гай, отломил несколько ветвей от лаврового дерева, под которым мы сидели, сплел из них венок и надел мне на голову. «Йесус, ты кесарь травы», – сказал он при этом, и все засмеялись.

Мы покурили еще, и я стал рассказывать легионерам о зеленом драконе, покрытом изумрудной чешуей, во чрево которого попадают грешники. Легионеры слушали, раскрыв рты, о том, что дракон прячется в жидких недрах, а когда бьет хвостом, земля трясется так, что может рухнуть город.

– Какому же богу подчиняется этот дракон? Плутону? Или, может быть, Асклепию, потому что дракона можно считать большой змеей? – спросил Гай.

– Нет, любезный воин, – ответил я. – Этот дракон никому никогда не подчинится, потому что он и есть главный Бог. И его можно только убить, как неприручаемого зверя. Убить эту бестию! А убивать вы умеете! И после этого самому решать, что является грехом, а что нет.

Легионеры задумчиво качали головами под воздействием моих слов и благотворного дыма.

Гай иногда прерывал меня, задавая неглупые вопросы…

Я продолжал говорить о том, что ткань бытия истончена и близок конец всего, о том, что мерило Вселенной – жизнь каждого из нас… И видел, что их глаза наполняются гордостью и достоинством.

Они слушали жадно, потому что узнавали новое о себе. Всю жизнь они видели только то, что им позволялось видеть. Грязь и бессмысленный труд с юных лет, а позже – кровь, подчинение и еще более бессмысленный труд войны.

– Если вы поверите в свои силы, то легко сможете возжечь звезду на небе и стать этой звездой, – говорил я воинам, которые вдруг превратились в кротких детей. – С помощью вашей веры вы сможете мгновенно переходить из дня в ночь, как сквозь стену, сможете видеть все вещи мира в их истинном смысле. – Я посмотрел на Гая и добавил: – Ты вряд ли читал книги, Гай, но твой ум такой же острый, как и твой меч. Истинно говорю тебе. Знание – это не ум. Ум – это больше, чем сумма знаний. Ты достоин вечного света, как и все, сидящие тут.

И Гай, могучий рыжий легионер, покрытый шрамами и дочерна загорелый, вдруг подошел и обнял меня. Он плакал. Этот невозмутимый воин, убивший не одного врага, впервые почувствовал себя человеком, а не куклой во власти каких-то неведомых легатов и трибунов.