Сверчок за печкой - [4]

— Не издевайся, — сказал я. — Не хватает мне, чтобы и ты еще издевался.

— Я не издеваюсь, — сказал сверчок, — просто хочу тебе заметить, что такая мадам, как Роза, тебе подходит! С ней ты не пропадешь!

— Она же меня не любит, и даже не скрывает это, — заметил я.

— Ит из унтэр а гройсн фрэгцэйхн. Это под большим вопросом, — заметил реб Гиля. — Может еще и полюбит. Конечно, сейчас ее подталкивают обстоятельства. Но и тебе кое-что мешает зайн а порэц ба зых![3] И хочу тебе сказать, ты тоже для нее не большая радость, что бы тебя любить! Поверь мне, я знаю твои способности. При твоей сверхчестности, ты каждой сразу скажешь про свои беды. И, попробуй, найди такую, что бы согласилась! Конечно, если бы ты был Ротшильд, то мог бы крутить носом. Но, когда у тебя пустые карманы, то я бы не советовал!

— Но она даже не сказала, что больше не будет с ним встречаться, — схватился я за последнюю соломинку, что бы возразить реб Гилю.

— Я не думаю, что ты а нар фун коп биз фис (дурак с головы до ног), что бы жить с ней в Молодечно?! — подпрыгнул на моем плече сверчок.

— И где мне жить? — спросил я.

— В Америке! — сказал сверчок.

— Опять издеваешься, — сказал я.

Но реб Гиля ничего мне не ответил. Просто покрутил лапкой у виска, мол, о чем говорить с дураком, и спрыгнул с плеча.

Когда я вошел в дом, мама чуть ли ни с порога, сказала, что им звонила вечером Розина мама и сказала, что я им понравился. И что они сказали, что не надо тянуть со свадьбой. И, главное, они все расходы на свадьбу берут на себя.

— Это главное? — переспросил я.

— Не последнее, — сказала мама, — мы не богачи.

Я мучился, не зная, какое принять решение. А сверчок куда-то запропастился, и посоветоваться мне не было с кем. Сходил в библиотеку, хотел перечитать Канта, но в библиотеке о нем даже не слышали. И полезли из памяти перемешанные обрывки мыслей. Все надо совершать, исходя из максимы своей воли. А какая она моя воля? От сексуальности мутится разум. Мутится и что? Но у человека на это накладывается нравственная форма. Накладывается. Но кто более нравственен я или она? Человек не может считать себя абсолютно правым.

Мама каждый день напоминала мне, что надо позвонить Розочке. Я сам понимал, что надо дать ответ. Но надеялся на какое-то чудо, и ответ придет сам собой. И не звонил. И тогда она позвонила сама. Мама подняла трубку и хотела сразу передать мне, но Роза сначала довольно долго говорила с ней и только потом попросила позвать меня. Я взял трубку и услышал всего два слова:

— Да или нет?

— Да, — ответил я и, как-то машинально положил руку на рычажок телефона, отключив разговор.

— Что так быстро? — удивилась мама.

— Случайно отключил, — признался я.

— Шлеймазул, — сказала мама и успокаивающе добавила, — подожди, сейчас она перезвонит.

Но она не перезвонила в тот день. И я подумал, что это судьба. И моя история со свадьбой закончилась. Мне как-то на душе стало легче. И, главное, не я принял решение, а судьба. В эту ночь я спал спокойно, но утром, проснувшись, услышал цоканье сверчка. Хотел с ним поговорить, но он уклонился от разговора, хотя цоканье не прекратил. И выцокивал он фрейлахс, еврейский свадебный танец. А вечером позвонила Роза и сказала, что договорилась насчет ЗАГСа и ресторана. Ресторан напротив их дома, возле кинотеатра.

Свадьба была хорошая. И в меню была моя любимая мочанка. И не было цимеса. Но мне все равно казалось, что среди гостей сидит отец Розиного ребенка. Я хотел спросить об этом Розу. И я думаю, она ответила бы мне честно, Но я не спросил.

После свадьбы переехал я к Розе, потом мы переехали в Сморгонь (я вспомнил слова реб Гиля) устроился на стройку каменщиком и поступил в Политехнический на инженера-строителя на заочный факультет. Сначала снимали жилье, а потом мне дали квартиру. В малосемейке. Через семь месяцев родился мальчик. Вполне хорошее время. Семимесячные дети рождаются довольно часто, успокоила меня мама. Мальчишка был совершенно не похож на Розу: русый, голубоглазый. Наверное, в папу. Мне хотелось сказать Розе, что у нее был красивый любовник, нечета мне. Но не сказал. Мама все спрашивала, на кого он похож. И я, вспомнив, мамины рассказы о дяде Теодоре, которого все принимали за русского, сказал, что малыш вылитый Теодор. И мама сразу стала говорить, что его надо назвать в честь дяди Тимкой. Но я возразил, сказав, что мы с Розой решили, что первый ребенок будет назван в честь ее родственников. А вот второго мы назовем в честь дяди Теодора. Когда я рассказал об этом реб Гилю, он долго цокал, а потом сказал:

— Рассмешил, рассмешил. Но так оно и будет!

— Что будет? — спросил я его.

— Много будешь знать — быстро состаришься, — ответил он.

Роза то же долго смеялась, когда я ей пересказал разговор с мамой, а потом сказала:

— Тогда назовем нашего малыша Мотей в честь моего дядю Мотылэ. Ты не против?

— Нет, — сказал я, — но ты мне про этого дядю ничего не говорила.

— В первый день рассказала, — засмеялась Роза. — По пятницам Мотэлэ давнэл, а по субботам ел фиш![4] Вспомнил?

— Вспомнил, — кивнул я. И провел ладонью по Розиным рыжим волосам.

Пятилетие Моти совпало с моим окончанием института, и мы решили отметить оба праздника вместе, в Молодечно, в «Папараць-кветке», в том же ресторане, где была наша свадьба, и где готовят самую вкусную мочанку. По этому случаю приехали мои родители из Краснополья. Так получилось, что приехали они к самому торжеству. И уже за столом мама вспомнила о письме, которое они получили буквально перед отъездом: