Свеча не угаснет - [71]

Лейтенант поплелся обратно, за своей ротой. Посвистывали пули, но он даже не пригибался, и потому, наверное, они его не трогали. И снаряды рвались в отдалении, осколки не долетали. Ну и хорошо. Или это плохо? Что он цел и невредим — плохо?

Он сполз с бруствера на траншейное дно, поддержанный несколькими заботливыми руками. Он не отвел их, но и не посмотрел в глаза этим людям. Как будто сам был в чем-то виноват. А никто и ни в чем не виноват: хотели — и не могли, и за это платили жизнью. И он готов заплатить тем же.

Над головой зарокотало, щурясь, Воронков поглядел в безоблачное, солнечное небо: бомбардировщики, наши. Шесть штук! И пара истребителей прикрытия. Самолеты прошли над высотой 202,5 и, сопровождаемые белыми облачками от разрывов зенитных снарядов, скрылись за высотой, и где-то там, в немецком тылу, начали рваться бомбы. Это замечательно, но было б еще замечательней, если бы шестерка до нашего наступления пробомбила высоту 202,5, от немецких укреплений остался бы пшик. Однако, как говорится, лучше поздно, чем никогда. Хотя бомбят совсем по другому адресу. Командованию видней…

Воронков скривил почерневшие, потрескавшиеся губы, спросил телефониста:

— Комбат не звонил?

— Нет, товарищ лейтенант.

— Слава аллаху…

— Товарищ лейтенант, комроты-8 убит…

«Мне за все отвечать», — подумал Воронков и опять скривился.

Зазуммерил аппарат. Заткнув пальцем одно ухо, связист приложил трубку к другому. Затем передал ее Воронкову:

— Комбат.

Капитан Колотилин, выслушав сбивчивый доклад Воронкова, только и сделал, что выматерился. В трубке щелкнуло, треснуло, а Воронков представил себе, как комбат в ярости швырнул трубку. А казенное имущество надо беречь…

Колотилин собирался повторно позвонить ротному-9, но самому позвонили: командир полка.

— Слушаю, — сказал Колотилин, отнюдь не предвкушая удовольствия.

Так оно и есть — подполковник, заходясь в пылком осетинском гневе, крыл его на чем свет стоит: пурхаешься, не продвигаешься, воюешь как лапоть, из-за тебя мне комдив хвоста накрутил, вместо повышения получишь понижение, ты не комбат, а валенок!

— Вторая траншея будет взята немедля, — сказал Колотилин. — НП переношу в первую траншею!

— Давно пора, — раздраженно сказал командир полка. — А я займу твой НП… Чтоб через полчаса доложил о взятии второй траншеи!

— Попрошу огонька…

— Будет огонек!

Гнев подполковника передался и капитану Колотилину, хотя у него копился и свой собственный гнев: какого рожна роты колупаются, после удачного старта — заклинило, под трибунал их всех, и если что, комбат лично поведет в атаку. Созрел момент: лично вести в атаку.

И он не стал звонить Воронкову: почему снова не овладели второй траншеей? А заявился к нему в сопровождении ординарца Хайруллина, телефониста Мурадяна с катушкой и аппаратом, а также артиллерийского лейтенанта со своей связью. Они показались Воронкову людьми из какого-то другого мира, хотя от первой немецкой траншеи до батальонного НП всего-то метров семьсот, и туда, само собой, доставали снаряды и мины. Но и комбат Колотилин с ординарцем Хайруллиным и телефонистом Ромео Мурадяном, и лейтенант-артиллерист со своим телефонистом были незапыленные, в чистом обмундировании, с чистыми лицами и ясными глазами. У комбата, впрочем, не очень ясные — от гнева. Но он молчит, только разглядывает немецкие позиции в трофейный «цейс», временами разглядывает Воронкова не в бинокль. А лейтенант, привалившись спиной к обшитой тесом траншейной стене, будто дремал, и лишь ресницы подрагивали. Он и впрямь предельно устал и, доложив комбату о потерях, о том, что рота готовится к повторным атакам, совсем обессиленный, чуть не упал. Вот подпирает стенку, помаргивает, как в забытьи.

После длительного молчания комбат угрюмо спросил:

— Повторные атаки — как это понимать, Воронков? Сколько ж ты их собираешься повторять?

— Пока не возьмем вторую траншею, товарищ капитан…

— Заруби на носу: атака будет одна, а траншею возьмем… Лейтенант, как там, на твоей батарее?

— Связываемся, капитан.

— Шевелись, милый… Вон, гляди, гитлеры накапливаются!

Точно: по лощине, дугой спускавшейся с вершины ко второй траншее, двигались гитлеровцы, не меньше двух рот. Ничего себе подкрепление! И артиллерист, и Воронков встрепенулись. Лейтенант с пехотными эмблемами на погонах вопросительно посмотрел на своего командира, а лейтенант с перекрещенными стволами на погонах закричал в телефонную трубку:

— Скопление пехоты… Дистанция триста метров… Огонь!

Все ж таки жить пехоте веселее, когда на выручку приходят артиллерия, танки, авиация. Без дураков, всерьез приходят, вот как сейчас: батарея накрыла скопление немцев в лощинке, а потом бегло ударила и по второй траншее. То, что надо! В бинокли было расчудесно видно, как рвались в гуще вражеских рот, в коленах траншеи и вблизи от нее снаряды. Спасибо, боги войны…

И веселей, когда пехота пехоту выручает. С батальоном Колотилина в атаку пошли стрелковые батальоны, соседи справа и слева. И «ура!» помогутней, и топот кирзачей и ботинок увесистей, и очереди с гранатами — погуще. Будет порядок! Капитан Колотилин организовал артналет, взаимодействие с соседями, лично повел роты. Ура, за Родину, за Сталина, в бога… душу… мать, пехота выручает пехоту!