Сватовство - [53]

Он все еще не мог смирить в себе смех и держался за живот, будто это помогало ему успокоиться.

— Ох, хитрецы, в глаза не смеют, а по-за глаза без перерыва трясут, даже бюро провожу — икается. Ну давай, я начну, а ты, Макарова, продолжай. — Он оглянулся, не идет ли кто сзади, и шепотом прочитал первые строчки. — «Бойправ был прав, что главные вопросы…» Ну, ну? А дальше? — вынуждал он Татьяну настраиваться на веселый лад.

Таня, скрестив ноги, закрыла комариный укус.

Бойправ нетерпеливо смотрел на нее:

— Ну, ну, Макарова, помогай… — Он повторил строчку, на которой оборвал чтение. — «Что главные вопросы…», — и, не дождавшись Татьяны, закончил сам, — «что главные вопросы — рост и взносы. Без роста мы малы, без взносов мы бедны». Ведь так, Макарова?

— Ну, Сергей Павлович, вы ж, наверное, на ходу сочинили.

— Макарова! — Бойправ опять погрозил ей пальцем. — Прикуси язык!

Командированный, видно, оттаял, смеялся вместе с Бойправом, и Бойправ, взяв его под руку, повел в гостиницу.

Таня закрыла на замок дверь и нерешительно замялась у киоска: идти домой не хотелось.

Бойправ и командированный стояли у окна в коридоре. Видно, дежурная не вернулась из магазина, и ключи от номеров были закрыты в столе.

Таня, спрятавшись за киоск, смыла слюной комариный укус и, сама не сознавая, зачем она это делает, пошла в гостиницу. В коридоре, у лестницы на второй этаж, приткнулась к стене телефонная будка.

— Извините, — покраснела Таня. — У вас нет двухкопеечной монеты? — и, будто оправдываясь за неловкую просьбу, показала кивком на телефон-автомат. — Мне бы в швейную мастерскую позвонить… Тамаре Братушевой… Неохота одной до дому идти…

— Братушевой? — спросил Бойправ. — Так ее же Петька-печатник на мотоцикле увез… Ох, где мои семнадцать лет? — Он огорченно покачал головой. — Я б тебя, Макарова, каждый вечер до четырех часов утра провожал.

— А почему не дольше, Сергей Павлович? — засмеялась Таня.

— Потому что дурак, — ответил Бойправ. — Был бы умный, так и после четырех такую девку не отпускал.

Он подмигнул командированному.

Юрий Иванович нахмурился. Но морщинки на его лбу были какие-то неустойчивые, подрагивающие, будто Юрий Иванович нагонял на себя показную строгость. Он, видимо, и сам почувствовал это и нахмурился еще сильнее.

— Ну так, Сергей Павлович, я пойду, — забеспокоилась Таня, а сама как незримыми гвоздями была приколочена к полу. Юрий Иванович, показалось ей, не хотел, чтобы она уходила — брови у него расправились, морщины на лбу истаяли. — Вы сегодня газеты забыли взять, — напомнила ему Таня.

Он растерянно улыбнулся:

— Да вот закрутился. По колхозам сегодня ездили.

— Если хотите, я вам принесу, — предложила Таня.

— Ну что вы, из-за меня киоск открывать…

— Откроем, — рванулась к двери Татьяна. Какие газеты покупает командированный, она уже знала, и пачка заранее была отложена у нее под прилавком. Волнуясь, Татьяна сунула ее под мышку и снова закрыла киоск.

— Вот. — Таня, смущаясь, подала газеты.

— Сколько с меня? — спросил командированный, не встречаясь с нею глазами.

— Как всегда.

Он насупился, вспоминая, видно, сколько платил раньше, но не вспомнил.

Таня улыбнулась:

— Семнадцать копеек.

— Да, да, семнадцать, — заторопился он. — Пожалуйста.

Таня опять замешкалась.

— Ну так, Сергей Павлович, я пойду…

Бойправ встрепенулся:

— Юрий Иванович! Да я б на твоем месте… — Командированный смущенно поправлял лацкан, и Бойправ повернулся к Татьяне. — Макарова, я тебе сейчас такого провожатого выхлопочу, что ты всю жизнь в Березовке проживешь, а такого больше не будет. Чего тебе Братушеву вызванивать.

— Ну, Сергей Павлович, вы и сочинитель какой, — зарделась Татьяна и побежала к выходу. У дверей она обернулась. Ей показалось, что командированный смотрел на нее пристально.

2

Татьяна жила в Красавине, в маленькой деревушке, разбросавшей свои дома по обрывистому берегу Шарженьги. От Березовки туда лугами была натоптана тропка. Она упиралась своим дальним концом под баню Тамарки Братушевой и вздымалась в угор вдоль покосившейся изгороди.

Луга были широкие, заливные, и веснами, когда река поднималась из берегов, красавинцам приходилось бегать домой через Осиново — крюк километра на полтора. Прямой-то ходьбы на сорок минут, а на окружку и за час не успеешь.

Татьяна шла не спеша. Луга зеленели второй отавой. Кое-где скосили и сложили осенчуг в копны. Татьяне хотелось, как маленькой, распластать руки и зарыться лицом в увядающую в копнах траву, но она боялась зазеленить платье. Это платье Татьяна сшила недавно, а зауживала только вчера, чтобы можно было в нем себя чувствовать всю. А то идешь в широком-то, как в балахоне, и бедра не стягивает.

Вот уж мать-старуха поохала:

— Если по шву разъедется, голая домой побежишь?

— Уж лучше голая, чем не по моде.

Мать плевалась:

— Вертихвостки вы, больше никто.

А перед кем им быть вертихвостками-то? На всю Березовку два неженатых парня осталось — Петька-печатник да комбайнер Толя Чигарев. Остальные-то все малолетки. «Недопарыши», как их зло окрестила Тамарка Братушева. Не перед ними же, недопарышами, выхваляться нарядами. Да перед ними и крутись — не поймут ничего: от горшка два вершка… Ровесники-то Татьяны поуезжали из Березовки кто куда: рыба ищет где глубже… И недопарыши — закончат десятилетку — махнут в институты да на ударные стройки. А Татьяне, может, придется проторчать в этом проклятом киоске всю молодость: выглядывай, знай, из окошечка, смотри, кто пропылил по дороге, кто приехал в гостиницу. Да-а, одна отрада в том, что киоск рядом с гостиницей. Все-таки, когда командированные бросали на тебя восхищенные — а они именно восхищенные — взгляды, у нее радостью перехватывало дыхание, и она невольно начинала прихорашиваться: поправлять волосы, одергивать платье…