Сват из Перигора - [5]

Смерть отца мадам Ладусет явилась для односельчан неожиданностью. Были, правда, и такие, кто тешил себя надеждой, что день этот все же наступит, причем скорее рано, чем поздно, поскольку старик все чаще забывал надевать штаны перед тем, как выйти из дома, — зрелище, вселявшее ужас не только в женщин, особенно в ветреную погоду. Последний раз Гийом навестил деда за день до смерти, искренне удивляясь, что даже в двадцать четыре внуку по-прежнему нельзя приближаться к дедушкиной смоковнице. По объяснению мадам Ладусет, дед до сих пор не простил ему того раза, когда пятилетний Гийом обнаружил спрятанные от него ножницы, вскарабкался на стремянку и отчекрыжил все до единой ветки, так что понадобилось добрых семь лет, прежде чем смоковница вновь смогла плодоносить.

Дом отошел к мадам Ладусет, которая хоть и обожала сына даже больше, чем своего бесценнейшего супруга, однако тут же предложила Гийому переехать туда. Ибо храпы юного парикмахера, выплыв из раскрытого молодого рта и прокувыркавшись по полу спальни, прокатывались под дверь, проходили сквозь набитую волосом дикого кабана подушку от сквозняка, скользили через прихожую, с грохотом скатывались по крутым деревянным ступенькам и, обогнув два угла, проникали сквозь толстую каменную стену спальни мадам Ладусет с висящим на ней образом пресвятой Богородицы. Мсье Ладусет утверждал, что способность их отпрыска мирно спать, издавая столь ужасающий звук, уходит корнями в раннее детство, когда неугомонная мать поминутно нарушала сыновний сон, дабы удостовериться, что малыш еще жив. И когда Гийому стукнуло пять лет и три месяца, матушка его, к бесконечному своему ужасу, обнаружила, что сын завел привычку спать на спине, вытянув руки по швам и не шевелясь.

— Точно мертвец в гробу, — причитала она, обращаясь к мужу.

Гийом Ладусет с радостью перебрался в дом деда, прихватив с собой лишь фамильную ночную вазу с накопленными сбережениями да красный диплом Академии мастеров-парикмахеров Перигора в деревянной рамке. Внезапно познав свободу, о существовании которой он даже не догадывался, Гийом оставлял грязную посуду до следующего утра, заглатывал «Кабеку» пачками и расхаживал нагишом. Когда Пьер Рузо заметил непривычную молчаливость молодого помощника, то решил, что Гийом все еще скорбит о покойном деде. На самом деле Гийом Ладусет ни разу даже не всхлипнул, поскольку никак не мог поверить, что вот сейчас не откроется дверь и старик не войдет в родовое гнездо в одной лишь рубашке, после чего его придется метлой гнать наверх за штанами. По-настоящему Гийома угнетало нечто совсем иное: молодой человек твердо решил вложить скромное наследство в собственную парикмахерскую, но не знал, как сообщить неприятную новость любимому боссу. В конце концов помощь неожиданно пришла в лице Франсин Рузо. Как-то за обедом Франсин поинтересовалась, почему Гийом не доедает кролика в черносливе, и тот ответил, что унаследовал кое-какие деньги, но никак не может решить, что с ними делать. Реакция последовала незамедлительно:

— Чего тут думать? Ты должен открыть собственную парикмахерскую. Правда ведь, Пьер?

Расправившись с остатками «Кабеку», Пьер Рузо глубокомысленно заключил:

— Это мечта любого парикмахера. Это — и еще одно: чтоб в его кресле никогда не сидел клиент, у которого на ушах волос больше, чем на голове.

Суммы, оставленной внуку покойным дедом, было явно недостаточно, чтобы купить помещение, оборудовать его креслом и раковиной и обеспечить Гийома жалованьем на первое время, пока бизнес не встанет на ноги. Однако решение вскоре возникло само собой, и до трех часов ночи Гийом лежал на спине без сна, потирая ладонями простыню, — сердце сжалось от возбуждения точно зеленый грецкий орех, ступни колыхались вперед-назад, а мысли скакали как сумасшедшие, пытаясь охватить все, что необходимо для превращения в парикмахерскую дедовой кухни.

Благодаря помощи лучшего друга, булочника Стефана Жолли, привыкшего ворочать увесистые мешки с мукой, много времени это не заняло. Первым делом друзья пристроили еще одну маленькую кухоньку к задней части дома, а затем удлинили имевшуюся. Для начала Гийом Ладусет заказал всего одну раковину — о расширении можно было подумать и позже — и черное кожаное кресло той же модели, что и в парикмахерской Пьера Рузо. Дидье Лапьер, деревенский плотник, установил против зеркала вдоль стены скамью, для которой мадам Ладусет сшила подушки. Сын, правда, быстренько убрал их с глаз долой, дабы не шокировать клиентов оборочками.

Рядом с окном появились полки, где должны были разместиться товары, которые парикмахер надеялся продавать для увеличения прибыли. Битый час Гийом аккуратно расставлял и раскладывал баночки с лосьонами, расчески, шампуни, коробочки с бритвами, накладные баки, помазки, тоники для волос и карандаши для подкраски седых усов. Закончив, он отступал на пару шагов, склонял голову набок, оценивал результат — и начинал все сызнова.

Если Эмилия Фрэсс была первой любовью Гийома Ладусета, то парикмахерская стала второй. Дела пошли в гору довольно быстро, и уже через пару месяцев на скамье по субботам сидело не менее трех человек. Не все из них, правда, являлись клиентами. Некоторые заходили просто погреться, а кое у кого даже хватало наглости заскочить предварительно в бакалею за пачкой печенья «Пти Борр Лю», чтобы почувствовать себя вроде как дома. Давя в себе раздражение, Гийом терпеливо сносил горы крошек, со временем находивших дорогу в его дешевые кожаные сандалии, поскольку благодаря толчее на скамье складывалось впечатление, что парикмахерские услуги пользуются повышенным спросом, а что может быть лучше для бизнеса. Привычка сельчан торчать в доме Гийома никуда не девалась и с приходом весны — они заскакивали под предлогом пересидеть дождь. Летом же прятались от жары, покрикивая на каждого входящего, чтоб закрывал дверь и не впускал знойный воздух, непрошеным гостем рвущийся с улицы. Когда дел становилось невпроворот, парикмахер прогонял бездельников, и те разбегались, словно стадо диких козлов. А иногда бывало и так, что, к своему огромному огорчению, Гийом заставал то одного, то другого в гостиной — задравши ноги на столик, наглец смотрел в телевизор — или в туалете, на унитазе, с его любимыми комиксами о приключениях Счастливчика Люка в руках.