Сварог. Кн. 1-10 - [7]

Он работал без устали – плавил золото, разливал его в крошечные формы, бормотал над формами. Сварогу все же порой становилось жутковато – то глаза у безымянных монголов закатывались в ужасе под самую черепушку, то из-под стола маячила посторонняя тень, то как-то по-особенному посвистывал ветер, – и он наливал себе еще на два пальца, как истый янки, только содовую, понятно, не лил, откуда здесь содовая? А Мэлсдорж работал, как ювелир. Похоже, здесь помимо прочего делали еще и женские украшения – иначе откуда все эти тигельки и замысловатые инструменты, красивые, неуместные в мастерской, как две капли воды походившей на обиталище советского слесаря.

Когда в бутылке осталась треть, а крохотные отливки остыли, Сварог сообразил, что мастерит Мэлсдорж: пули под макаровский патрон, две штуки. Мэлсдорж, видимо, сделал главную работу – он сел на ящик рядом со Сварогом и выпил водки, а безымянные монголы вытаскивали из Свароговых патронов коричневые пули и осторожненько вставляли на их место золотые, следя, чтобы не просыпать пороха и не помять гильзы.

– Стреляй все равно куда, – сказал Мэлсдорж.

– Ну, спасибо…

– Ладно, чего там. Дело не в тебе, майор, хоть мужик ты и хороший. Порядок должен быть. Если ты мертвый – лежи, а не скитайся по чужим векам. У нас от своих не продохнуть, скоро и в степи будет тесно, а тут еще и китайцы плодятся…

Сварог осторожно покачал пули кончиком пальца. Они сидели в гильзах крепко, словно генералы из «райской группы» в московских кабинетах. Мэлсдорж разлил остатки водки в два стакана, зашвырнул свою в рот, не коснувшись губами посуды (Сварог завистливо крякнул), пососал селедочный хвост, держа его за плавники, привычно вытер пальцы о голенище мягкого сапога, подумал и спросил:

– А чего ты, если подумать, ерепенился? Был бы уважаемым человеком, на лошадке скакал, города брал… Все лучше, чем сейчас.

– Да привык я здесь как-то, – сказал Сварог. – Прижился.

Он подозревал, что лукавит – в первую очередь перед собой. Видимо, все дело – в голой степи. Окажись на месте молодого честолюбивого степняка король из высокого замка (водопровод и канализация не обязательны), все прошло бы не в пример легче. Но степь выглядела очень уж пустой, необставленной, скучной. А Сварог был неистребимо городским. Степь (пусть и называвшаяся иначе) старательно и яро пыталась убить его и в стране Аллаха, и в стране Льва, в степи пропал без вести отец, степь уже два года держала его здесь в плоской тюрьме без стен. Степь меняла облики и названия, степь ни разу не задела ни осколком, ни пулей, но всегда оставалась злокозненной плоскостью, богатой лишь необозримыми горизонтами да изредка – горами.

Он шумно вздохнул, защелкнул патроны в обойму, обойму в рукоятку, спросил:

– А еще водка есть?

Безымянные монголы, мешая друг другу, торопливо полезли в шкафчик.

Назад Сварог возвращался тепленьким, бодрым и совершенно бесстрашным. Он передернул затвор, вдобавок еще взвел курок, чтобы не полагаться на самовзвод. Сие было чревато – случалось, «Макар», лежа в кобуре или в кармане, сам собой срывался с предохранителя, бабахал самостоятельно, и хозяин получал пулю – в соответствии с присущим ему везением или невезением. Но Сварог хотел подстраховаться.

Он шагал, браво покачиваясь, держа курс на скудные огни военного городка и услаждая себя песней из французского репертуара:

Его отец был арлекином,

а мать наездницей была.

И с колыбели был подкинут

он в мир добра и зла.

А колыбель его висела

над самой клеткой льва,

и слышал мальчик то и дело

судьбы своей слова:

«Ты был рожден акробатом,

твой долг – менять города…»

Когда-то, в полузабытые времена больших несбывшихся надежд, он пел ее под гитару по-французски, а сейчас помнил только вариант на языке родных осин. Земля под ногами оставалась твердой, разве что норовила, стерва, то и дело вздыбиться и заехать под коленки. Нохор не появлялся. Под луной замаячил справа сутулый, чутко присевший снежный человек алмасты – но этот перебросками во времени не занимался и вряд ли сам знал точно, в каком времени живет. Для ученых он был загадкой, для читающей публики сенсацией, а для местных жителей – неопасной вонючей тварью, обитавшей поблизости с незапамятных времен и потому столь же привычной, как закат или понос. Белые люди в военной форме поначалу принимали его за алкогольную галлюцинацию, но потом тоже приобвыклись, если не считать озверевшего от безделья особиста, полагавшего здесь замаскированные китайские происки.

Сварог поднатужился и гаркнул:

– Зашибу, сука!

Алмасты отпрыгнул не сгибая колен и припустил во мрак, в котором благополучно и растворился. Он уже успел понять, что от белых людей в военной форме нужно спасаться галопом.

– Это нормально, – сказал сам себе Сварог голосом то ли Горбачева, то ли Кашпировского, идиотски захихикал и пошел дальше под огромными звездами.

В эту ночь его так и не потревожили. Утречком он отпился холодной водой и поскорее убрался подальше от семейного очага, пока жена не обнаружила исчезновения золота. Насколько позволяли служебные обязанности и распорядок дня, он то и дело уединялся, откровенно нарываясь. Да так и не нарвался. Начал даже подозревать, что удрученный провалом эксперимента шаман умер от инфаркта или был сгоряча укорочен на голову.