Вечером пришел Шамбаров. Привычно разделся, как обычно хлопнул на стол «что полагается», при этом возбужденно крякнул. Сполоснул руки и, вытирая их, вгляделся в Герасима.
Старый друг сидел в странной позе, никак не приличествующей моменту. Он читал книгу.
— Гераська, ты чего эт? — спросил Виктор, крепко изумившийся тому, что тот никак не отреагировал на всегда их обоих волновавшую ситуацию.
— Мте-мте, — промямлил Герасим и ничего не ответил. Он был занят.
Шамбаров сам достал из шкафчика что попалось под руку — картошку в мундире, масло, селедку пряного посола, отрезал хлеба, снял с полки два стопаря, все деловито расставил на столе.
— Пододвигайся, — отдал он привычное распоряжение.
Балясников махнул рукой и не двинулся с места. Накрытый стол почему-то его не притягивал. Виктор решил: разохотится, куда денется. Налил в обе стопки, поднял свою, смачно звякнул о другую, предназначавшуюся для друга, и, после того как выпил, закатил глаза, страстно втянул носом воздух, приставив к нему краюшку хлеба, аппетитно закусил селедочкой, запостанывал как бы от удовольствия.
Герасим, будто его ничего не касалось, сидел и молчал, читая свою книгу. Шамбаров смотрел на него так, как глядят на немощных, хромых, уродцев и других обиженных жизнью людей — безнадежно и печально.
— Ты, Гера, случаем того, не шизонулся? — Он вертанул у виска большим пальцем. — Не поплохело тебе?
— Витя, ты извини, я тут занялся… давай в другой раз.
Ну наконец-то заговорил, залепетал… Теперь пойдет… Шамбаров с готовностью поднял бутылку, плеснул себе, поднял, глянул на друга радостно.
— Ну давай, Герка, давай поднимай свое… а то ты будто не в себе, жутко смотреть.
— Не, я правда не буду, Витя, прости уж… дело тут. Ты давай один, а, — в глазах Герасима мольба. Так, наверно, смотрят мухи, когда на них нападает паук. Шамбарову стало не по себе.
— Что я, алкаш распоследний по-твоему, один буду глотать, да? — обиделся он.
Он помолчал, недоумевая, что же делать дальше. Раньше такого не бывало…
— Что, правда, не будешь? — спросил неуверенно.
— Не буду, — уверенно ответил Балясников и махнул рукой.
— Во дает! — вздохнул Шамбаров, встал и начал одеваться. Вечер не получился. Эх-ма! — Чего хоть читаешь-то? — спросил перед уходом.
Герасим закрыл книгу. На обложке было написано: «Жизнь утиных».
— «Жизнь утиных», — ответил Герасим.
— Тебе-то эт зачем? — искренне удивился Виктор.
Балясников оживился, глаза заблестели:
— Так у меня-то кто? Лебедь! А он и есть из утиных. Семейство такое… Насчитывает около ста восьмидесяти видов. И лебеди там, и гуси, и селезни, много всяких… Интересно, спасу нет!
— Да знаю я этих селезней, стрелял, слава богу, навалом. — Виктор шваркнул в воздухе кепкой. — Подумаешь…
— Да нет, ты послушай, одних лебедей десять видов: шипун, беляк, кликун, черношеий, малый… Мне же надо знать, как своего-то обихаживать.
— Не-е, ты точно тронулся, к бабке не ходи! Ну ладно, сиди тут со своими селезнями, покеда.
Шамбаров хлопнул дверью, ушел, обиделся.
Герасим остался читать.
Снова тихонько айкнула на веранде входная дверь, запоскрипывали по половицам чьи-то негромкие шаги. В сенях шаги стихли. Кто-то пришел, но заходить в избу медлил. Герасиму такое поведение людей никогда не нравилось. Он любил, когда все открыто и честно: пришли, значит, заходи, не скребись под дверью.
— Заходите, дверь открыта, — поторопил он неизвестного гостя.
Дверь тут же распахнулась. На пороге стояла Зинаида, его супруга.
— Не понукай, не запряг покудова, — сказала она одну из своих излюбленных фраз и зашла. Остановилась, не зная, видно, что делать, что говорить дальше. У Герасима отлегло от сердца: пришла наконец-то! Зинаиду давно он ждал. Пришла! Значит, теперь все пойдет по-старому. «Слава те осподи», — сказал Герасим про себя.
— Проходи, Зина, проходи да раздевайся. В ногах правды нет, — проговорил он миролюбиво, но в то же время сдержанно, чтобы не демонстрировать до поры до времени свою радость. Это уже будет суета, а Зинаида суеты не любит.
— Че, все пьянствуешь, галюзина? — сказала жена вторую из любимых фраз и села на деревянный диван: не на табуретку же садиться хозяйке, обладающей всеми законными полномочиями.
— Не, Зина, что ты, это дело я бросил, некогда…
— Некогда ему, — хмыкнула супруга, — дуру из меня он делает, видали? А что это, водица святая у тебя на столе-то?
Герасим внутренне поежился: вот приперся Витька некстати. Действительно, водка на столе… Как тут отвертишься.
— Ей-богу в рот не взял, — сказал он чистосердечно, и Зинаида как будто поверила. Разве соврешь ей, коли насквозь видит?.. Бесполезно, проверено тыщи раз.
— Ладно, посмотрим-поглядим, чего из тебя дальше попрет. Время у нас имеется, посмотрим. — Она встала, поправила куртку, пошла уверенной и валкой походкой по избе. Когда проходила мимо, на Герасима пахнуло духами. Зинаида душилась редко, только в самых торжественных случаях. Значит, готовилась, перед тем как идти к нему. Хорош-шо-о!
— Ну-ко, порасскажи, дорогой супружничек, как ты без меня жил да поживал? — пропела Зинаида с той интонацией, с какой обычно начинала крупную ссору.
