Свадебный марш Мендельсона - [45]

Пусть будет так.

— У тебя по-прежнему все хорошо? — мать задает вопросы осторожно. В самом вопросе заложено признание благополучности, как напоминание: не спеши с ответом, подумай, ведь в самом деле было неплохо. После такого вопроса сказать нечто противоположное не поворачивается язык. — Ты должен выпить чаю, — говорит мать. — Садись!

Чай — это намек: «Я поняла тебя, нужен разговор, разговор состоится».

— Тебе покрепче?

— Как всегда.

— Значит, покрепче.

Мать придерживает крышечку чайника рукой, следит, чтобы в мой стакан не попали чаинки.

— Есть печенье, торт.

— Мне все равно.

— Значит, торт.

В этом доме все по-старому: крепкий чай, торт «Прага». Мать улыбается сдержанно, одними глазами, одобряюще кивает мне.

— Вы будете жить хорошо, я уверена, — говорит мать.

— Хотелось бы, — отвечаю я неопределенно.

— Не надо только спешить.

— Ты о чем?

— О любви.

— Я тебя не понимаю.

— Этого не объяснишь. Все должно быть естественным, чувства нельзя торопить.

— Разве я…

— Ты старше, значит, мудрее — вот и все. Сестра Лида часто бывает у вас?

— Когда как. Почему ты об этом спрашиваешь?

— Я редкий гость в вашем доме. Меня интересует твоя жизнь, твой новый дом.

— Почему бы тебе не бывать у нас чаще?

— Зачем?

— По крайней мере, отпадет надобность задавать нелепые вопросы.

— Не груби. Если этот вопрос так мало значит для тебя, стоит ли нервничать.

— Послушай, мама, я готов выслушать очередное нравоучение, но только не сейчас. Я устал. Понимаешь, устал. Да и времени в обрез. Срочная работа. Я и забежал на полчаса. Еще надо сделать кое-какие покупки.

— Ты так же, как и твой отец, не умеешь врать.

— Но почему врать!.. У меня действительно срочная работа.

Моя вспыльчивость не убеждает мать. Она трогает пальцем чайник, проверяет, достаточно ли он горяч.

— Еще чаю?

— Нет-нет, мне пора, — не уступаю я.

— Ты что же, трусишь? Сам напрашиваешься на разговор, и сам же его боишься.

— Ничего я не боюсь. Надоело. В разговорах одна благость, а на деле… — я потерянно махнул рукой.

— Ты сам-то знаешь, чего хочешь?

— Если бы…

— Тогда не распускай нюни и научись слушать. Не ты первый. И до тебя люди были счастливы и попадали в беду. Никто не заставляет вас быть похожими на нас. Но вы — наше продолжение, тут уж ничего не поделаешь. Я понимаю тебя. Стремление к желаемому велико. Стоит ему повториться хотя бы дважды, и человек уже воспринимает желаемое как должное. Мы жили бедно и не замечали этого, оттого что мы жили, как все. Тебя тяготит обеспеченность их семьи? Ты хочешь доказать, что способен создать благополучие сам? А кто в этом сомневается? Ах, это неважно, существуют принципы, от которых ты не намерен отступать.

Ты как-то сказал мне: «Теперь мне придется отрабатывать это свалившееся на мою голову благополучие». И ты помнишь, что я ответила тебе? «Благополучие, которое надо отрабатывать, есть кабала. А кабала никогда на своих плечах не понесет счастья».

— Быть обязанным значит быть зависимым. Неужели ты не понимаешь меня?

— Нет, не понимаю. Я избаловала вас с отцом. Мое внимание к вам, моя любовь стали моей жизнью. Моим главным делом. Я приходила в каждый день, как приходят на работу. С одной целью — любить вас, заботиться о вас. Как видишь, у меня не было конфликта между призванием и делом.

Мать задумчиво разглядывает мое лицо. Сейчас она скажет: «У тебя появились морщинки, вот тут, у самых глаз».

— Никак не могу понять, что в тебе меняется? Вижу, а понять не могу. Я скучаю без тебя. Сначала были отец и ты. Потом остался только ты. Я всегда старалась вас понимать. И, даже не понимая, я запрещала себе сомневаться. Вот теперь… Впрочем, не будем об этом. Ты переехал к ним, и я сказала: «Так будет лучше». Когда-то моя любовь к тебе была единственной и всеобъемлющей. Ты не мог существовать без нее. Моя любовь осталась прежней, а ты вырос! Знаешь, это как одежды, из которых вырастают. Смотришь на них, и ничего, кроме грусти. Вроде бы и не нужны, а выбросить жаль. Вот и бережешь их, может быть, пригодятся для внуков, опять будут впору. Две любви редко суммируются. Я уже стара, боюсь противоборства. Другая жизнь, другие принципы. И вообще жизнь не терпит повторений.

— Ах вот оно что, я привык к вниманию…

— Это не то слово, Кеша. Ты привык к одной разновидности внимания — к любви.

— Что же мне делать?

— Ничего. Знать, что твоя требовательность не что иное, как стремление получать привычное для себя. Ты хочешь получить его оптом, сразу. Так не бывает.

— По-твоему, я его не заслужил. Забота обо мне есть производное моей любви к ней. Так, что ли?

— Может, и так. Существуют незыблемые истины. Из века в век. Из поколения в поколение. Ты слишком прагматичен, мой сын. Во-первых, во-вторых, в-третьих… Любить — всегда во-первых. Всегда.

Я иду по улице, иду не оглядываясь, знаю наверное — мать стоит у окна, и рука ее помимо воли, помимо мыслей осеняет скупым благословением мой путь.

Этот дом — моя родина, место моего рождения. Никаких неточностей, именно родина в ее изначальной степени. И двор — моя родина, и улица. Мне здесь знаком каждый камень, каждый оконный карниз. Всех жильцов от пятого до первого этажа я знаю наперечет. И они меня знают, выглядывают в окна, приветствуют меня. Улыбаются моей юности, грозят пальцем моему детству. Сколько лет прошло! Было время, мои воспоминания, лишенные разбега, умещались в пять — семь лет. А теперь… Страшно подумать, выговорить страшно: мне уже за тридцать. А дом, он будто не замечает времени. В те годы серый, обшарпанный, затем дом красили, он становился голубым обшарпанным, зеленым обшарпанным. Водосточные трубы — пустые шинельные рукава, скрывающие увечье. Они гудят в ветреную погоду, а в дождь… Нет, не в дождь, после дождя, когда потоки воды пролетели сквозь жерла труб, трубы сочатся, и кажется мне, дом плачет.