Свадебный марш Мендельсона - [40]
Участковый внимательно следил за неутратившим еще болезненного румянца лицом старого цыгана. И то, что больной никаким образом не выражает своего отношения к сказанному, повергает Пантелеева в уныние.
Пантелеев поморщился, потер рукой грудь — хотелось убрать саднящее жжение внутри. «Права жинка, — отрешенно подумал участковый. — Надо было сырыми яйцами запивать. Надорвал я себя. Добро, и то не впрок».
Старый цыган лежал недвижимо, из-под приопущенных век старался разглядеть, угадать настроение участкового. Все было так, как и предполагал старый цыган, за исключением, пожалуй, болезни и фамилии водителя, которая появилась невесть откуда и теперь путала карты. «Ежели сам заявил, — размышлял цыган, — тогда и на болезнь не посмотрят, заберут. Ишь цену заломил, знает, сколько просить. А вот ежели щупает, на арапа берет, тут дело пустое. Отбрешемся». Цыган вдруг заулыбался, переменил позу. «Точно, щупает. Специально дыму напустил, можа, испугаюсь».
— На кого показывают, тому и допрос учинить можно. Народ в округе достойный, завсегда милиции поможет. Али сомневаетесь?
Участковый неодобрительно пригладил редковатые непослушные волосы, расстегнул планшет.
— Тебя, гражданин Берест, наше сомнение пусть не мучает. Ты на вопросы отвечай. Где ты был в четверг вечером?
— В четверг? Это какой же четверг?
— Тот самый, когда ты со своей командой коня умыкнул, а потом куда-то спровадил.
— Обижаешь, Кузьма Егорыч. Мы, цыгане, народ хоть и вольный, но к советской законности уважение и любовь имеем.
— Ты за тех цыган ответ не держи. Тебе вопрос поставлен, отвечай.
— Так вона Жанна сказала, чай, слышал. На рыбе я был.
— Эх, Семен Саныч! Я тебя вон как вижу. — Для убедительности участковый растопырил пальцы и помахал растопыренной рукой в воздухе. — Насквозь, понял? Кто может подтвердить твои показания?
— Подтвердить? — цыган задумался. — Жанна вон.
— Родственники не в счет. Еще кто?
— Тяпов может подтвердить.
— «Тяпов»! — ехидно передразнил участковый. — Понятно. Тяпов может подтвердить, и Тяпов вчерась к родственнику уехал. Был и весь вышел. Хитер ты, Семен Саныч. Твоих мозгов на район хватит. А ты их при себе только держишь. Значит, ты на рыбалке был, а табор на Тавровке околачивался.
— А што табор? Табор сам по себе, а я сам по себе.
— И коня, значит, не видел?
— Коня, отчего же, коня видел.
— То есть как видел?!
— А очень просто.
Теперь он остался один, и у него появилась возможность спокойно оглядеться. Две кобылы и один мерин дремали в другом углу загона, ничем не выдавая ни своего присутствия, ни своего отношения к пришельцу.
«Тем лучше», — подумал Орфей и стал осторожно обнюхивать жерди, прихваченные наскоро где гвоздем, где куском обветшалой веревки. От узловатых рогатин пахло сырым корьем. Он никак не мог понять, почему решил уйти. Однажды он пережил это чувство. Увидел вдалеке изумрудную зелень поля, что-то оборвалось внутри, и его понесло неведомо куда. Земля, выхваченная копытом, бьет в пустой живот, словно в барабан. Ноздри стягивает одичавший ветер. В ту пору он был молод и глуп. Людей это не очень беспокоило. Они вернули его назад, наказали сурово и безжалостно. С тех пор свист хлыста вызывает у него тошноту. Прошло семь лет, рубцы задубели. Люди забыли о его проказах. Да и сам он стал другим, уже не помышляет об иной доле, чем быть среди людей, нравиться или угождать их капризам. Его не проведешь. Убежать от людей невозможно. А может, это старость, сил уж тех нет, и он стыдится своей слабости? Новые люди. Они появляются, и тотчас возникает подозрение, чувство неловкости. Те, что увозили его, были тоже не так хороши, но к ним можно было привыкнуть. Уж кто-кто, а он знает: в этом мире людей не выбирают. Какие есть, с такими и жить.
Он дернул ушами. Ровный шорох деревьев. Ветра большого нет, изредка вдруг подхватится, вот они и шелестят лениво и ровно. Эхо близкого разговора. Люди сидят у костра, смеются. Он слышит отчетливо. О чем говорят они? Возможно, о нем. Орфей зевнул, во рту стало прохладно, потерся мордой о кол. Жердь легко подалась и сползла вниз. Потянул ноздрями сырой воздух, сделал один шаг, другой — снова прислушался. На этот раз он уловил что-то внутри себя. Не сразу понял, что слышит размеренный тяжелый стук лошадиного сердца, шумно выдохнул терпкий воздух и ходко пошел по колкой стерне прочь. Он ни о чем не думал и чувства свои улавливал с трудом. Ноги шли сами собой, и Орфей подчинился этому движению, будто отныне все зависело лишь от того, куда поведут ноги. Все было непривычным: и щетина стерни, и белый туман. Он заполнил даль, и от этого она казалась одинаково ватной. От дороги шел горьковатый дух пыли. В этом неизведанном мире все имело свои запахи. Скользкий камень выбился из-под копыта, гулко ударяясь, запрыгал по озябшей земле: бух-бух-бух-бух.
Обман случался и раньше, но то был другой обман. Орфей понял это еще там, в машине, когда неведомый сон вдруг обрушился на него, лишил сил и памяти. Сначала был вагон, хруст гальки под ногами, скользкий пол, разноцветные люди. Может, это и было все подряд? А может?.. Нет, что-то здесь не так. И потом эта боль в голове. Она до сих пор дает о себе знать.
«Сейчас, когда мне за 80 лет, разглядывая карту Европы, я вдруг понял кое-что важное про далекие, но запоминающиеся годы XX века, из которых более 50 лет я жил в государстве, которое называлось Советский Союз. Еще тогда я побывал во всех без исключения странах Старого Света, плюс к этому – в Америке, Мексике, Канаде и на Кубе. Где-то – в составе партийных делегаций, где-то – в составе делегации ЦК ВЛКСМ как руководитель. В моем возрасте ясно осознаешь, что жизнь получилась интересной, а благодаря политике, которую постигал – еще и сложной, многомерной.
Куда идет Россия и что там происходит? Этот вопрос не дает покоя не только моим соотечественникам. Он держит в напряжении весь мир.Эта книга о мучительных родах демократии и драме российского парламента.Эта книга о власти персонифицированной, о Борисе Ельцине и его окружении.И все-таки эта книга не о короле, а, скорее, о свите короля.Эта книга писалась, сопутствуя событиям, случившимся в России за последние три года. Автор книги находился в эпицентре событий, он их участник.Возможно, вскоре герои книги станут вершителями будущего России, но возможно и другое — их смоет волной следующей смуты.Сталин — в прошлом; Хрущев — в прошлом; Брежнев — в прошлом; Горбачев — историческая данность; Ельцин — в настоящем.Кто следующий?!
Новая книга Олега Попцова продолжает «Хронику времен «царя Бориса». Автор книги был в эпицентре политических событий, сотрясавших нашу страну в конце тысячелетия, он — их участник. Эпоха Ельцина, эпоха несбывшихся демократических надежд, несостоявшегося экономического процветания, эпоха двух войн и двух путчей уходит в прошлое. Что впереди? Нация вновь бредит диктатурой, и будущий президент попеременно обретает то лик спасителя, то лик громовержца. Это книга о созидателях демократии, но в большей степени — о разрушителях.
Человек и Власть, или проще — испытание Властью. Главный вопрос — ты созидаешь образ Власти или модель Власти, до тебя существующая, пожирает твой образ, твою индивидуальность, твою любовь и делает тебя другим, надчеловеком. И ты уже живешь по законам тебе неведомым — в плену у Власти. Власть плодоносит, когда она бескорыстна в личностном преломлении. Тогда мы вправе сказать — чистота власти. Все это героям книги надлежит пережить, вознестись или принять кару, как, впрочем, и ответить на другой, не менее важный вопрос.
В книгу включены роман «Именительный падеж», впервые увидевший свет в «Московском рабочем» в серии «Современный городской роман» и с интересом встреченный читателями и критикой, а также две новые повести — «Без музыки» и «Банальный сюжет». Тема нравственного долга, ответственности перед другом, любимой составляет основу конфликта произведений О. Попцова.
Писатель, политолог, журналист Олег Попцов, бывший руководитель Российского телевидения, — один из тех людей, которым известны тайны мира сего. В своей книге «Хроники времен царя Бориса» он рассказывал о тайнах ельцинской эпохи. Новая книга О. М. Попцова посвящена эпохе Путина и обстоятельствам его прихода к власти. В 2000 г. О. Попцов был назначен Генеральным директором ОАО «ТВ Центр», а спустя 6 лет совет директоров освобождает его от занимаемой должности в связи с истечением срока контракта — такова официальная версия.
В книгу украинского прозаика Федора Непоменко входят новые повесть и рассказы. В повести «Во всей своей полынной горечи» рассказывается о трагической судьбе колхозного объездчика Прокопа Багния. Жить среди людей, быть перед ними ответственным за каждый свой поступок — нравственный закон жизни каждого человека, и забвение его приводит к моральному распаду личности — такова главная идея повести, действие которой происходит в украинской деревне шестидесятых годов.
В повестях калининского прозаика Юрия Козлова с художественной достоверностью прослеживается судьба героев с их детства до времени суровых испытаний в годы Великой Отечественной войны, когда они, еще не переступив порога юности, добиваются призыва в армию и достойно заменяют погибших на полях сражений отцов и старших братьев. Завершает книгу повесть «Из эвенкийской тетради», герои которой — все те же недавние молодые защитники Родины — приезжают с геологической экспедицией осваивать природные богатства сибирской тайги.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В предлагаемую читателю книгу популярной эстонской писательницы Эмэ Бээкман включены три романа: «Глухие бубенцы», события которого происходят накануне освобождения Эстонии от гитлеровской оккупации, а также две антиутопии — роман «Шарманка» о нравственной требовательности в эпоху НТР и роман «Гонка», повествующий о возможных трагических последствиях бесконтрольного научно-технического прогресса в условиях буржуазной цивилизации.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.