Свадебный марш Мендельсона - [35]

Папа не в счет. Папа увяз в науке. Он подобен ловцу жемчуга, который появляется на поверхности океана только для того, чтобы передать из рук в руки добычу и, набрав в легкие воздуха, вновь нырнуть. Мама тоже не в счет. Мама знает лишь то, о чем ей рассказываю я. В гости мы приходим нечасто. Мама суетится на кухне, а мы сидим друг против друга, я встревожен обилием нахлынувших воспоминаний, вызванных этим вот креслом, окном, из которого вечно дует, старым ковром загадочного возраста (лет двухсот пятидесяти, а то и трехсот — приданое прабабушки), приземистой этажеркой в стиле позднего барокко, где неудобно распихана сотня-другая книг. Моих любимых книг, каждую из которых я знаю наизусть… А рядом — швейная машина. Разные были времена. Лет до пятнадцати все, что я носил, шилось на этой машине.

Ада выходит на кухню. Маме не терпится представить Аду соседям. У нас хорошие соседи.

Жили бы вместе, наверное, ссорились бы. А так гости — всегда радость. За столом все по-старому: говорят женщины.

Ада получает необходимые советы. Вспоминают общих знакомых. Опять же со свадьбы. Потом будем долго прощаться, приглашать к себе, извиняться, что натоптали в передней, как-то стыдливо целоваться, будто на ходу привыкая к этому ощущению.

А утром я приду на работу ободренный мирным вечером и буду расположен острить, устраивать хохмы, но тут обязательно задребезжит телефон. И кто-нибудь из проектировщиков сипловато пробасит: «Савенков, тебя. Приятный женский голос».

Я удивленно посмотрю в сторону говорившего, пожму плечами и пойду. И буду делать вид, что приятный женский голос меня совсем не волнует. И звонок этот ни к чему, работы по горло. И вообще, что за нелепая привычка звонить в середине дня?

— Я вас слушаю, — грубо пробормочу в трубку.

В ответ услышу мягкий голос матери:

— Сынок, это я. Ну как там у вас?

И произнесено все будет таким тоном, будто и не было вчерашнего вечера и это совсем не мы приходили в гости.

«Многое происходит помимо нас», — говорим мы. Ерунда. Это для успокоения совести. Все, что касается нас, помимо нас не происходит.

Началом был отпуск. Собирались ехать всей семьей. Дней за шесть до отъезда меня вызвал шеф.

— Намечается интересный заказ, — сказал шеф. — В качестве руководителя группы я намерен заявить вас. Слышал, вы собираетесь в отпуск?

— Да, то есть нет.

Шеф понимающе хмыкнул:

— Перестраиваться всегда трудно, но что делать — жизнь. В общем, решайте сами. Как скажете, так и будет.

И я сказал «да».

Возвращаюсь домой в скверном настроении. Я давно ждал настоящей работы. Мои отношения с шефом не назовешь дружескими. Утренний разговор отнюдь не следствие его симпатии ко мне. Отпускные месяцы. Братья по оружию ковыряют пяткой пляжный песок. На этом фоне я самая подходящая кандидатура. Начни я сомневаться, еще неизвестно, что бы сказал шеф завтра: «Не терзайтесь напрасно. Все мы люди. Поезжайте в отпуск, я передумал». В моем положении не приходится выбирать. Я сказал «да».

«Да» — я согласен. «Да» — летит к чертям отпуск. «Да» — не просто очередной отпуск, свадебное путешествие. Ада мне этого никогда не простит. Да, дорогой, многоуважаемый шеф, я согласен, потому как не намерен упустить случая. Я докажу вам, «строптивый Бенуа», сколь велика ограниченность ваших любимчиков. Ада поймет меня. Она обязана меня понять. Есть еще папа, я могу рассчитывать на его поддержку. Наука превыше всего — папа оценит.

— И ничего нельзя изменить?

— Ничего.

Ада отворачивается к окну. Стою как истукан. Я так старался, я даже нарисовал этот город-спутник. Листы бумаги как белые заплаты, ими усыпан пол.

— Поступай как знаешь, — говорит Ада. Я слышу глухое всхлипывание.

— Ты должна быть тщеславной! — кричу я. — Неужели тебе хочется быть женой заурядного ремесленника? У нас впереди сотни отпусков.

— Возможно, но этот первый.

«Ну хорошо. Я откажусь. Куда запропастился этот всевидящий, всезнающий папа?!»

— Неужели так сложно понять меня?

— Почему же, — говорит папа, — тебя понять несложно. Весь вопрос, надо ли тебя понимать. Ты еще не научился жертвовать. — Папа замечает мой протестующий жест. — Жертвы приносились, верно, но это случалось помимо тебя. Так складывались обстоятельства: война, болезнь матери. То были другие жертвы. Теперь ты отвечаешь не только за себя. — Папа не договаривает, выразительно кивает на дверь нашей комнаты. — Спит?

— Да, — неохотно отвечаю я.

— Ты пробовал ее убедить?

— И слушать ничего не желает.

— Странные вы люди. Обрадуйся она твоему решению: «Вот и прекрасно, я поеду одна». Неужели это не обидело бы тебя? Всякое я прочел бы на твоем лице: боль, горечь обиды, разочарование, злость, но уж никак не радость. Ты стал бы осуждать ее, почувствовал бы себя оскорбленным. Разве не так?

— Возможно, — соглашаюсь я.

— Вот видишь. Надо ценить искренность, мой друг.

— Значит, я должен отказаться от проекта?

— Вряд ли. В твоих рассуждениях, я имею в виду работу, есть логика. Отказываться не нужно. Постарайся, однако, понять и ее. Жертву приносит все-таки она, а не ты.

— Господи! Но я тоже лишаюсь отпуска. Я сам предложил эту поездку.

— Верно, но ты имеешь завидную компенсацию: интересную работу, способную увлечь тебя. Она же только теряет. Ни я, ни кто другой не восполнят твоего отсутствия. Жаль, конечно, но такова жизнь. — Больше папа ни о чем не говорит, трет раскрасневшиеся веки. — Хватит, пора спать.