Свадебный марш - [16]

Я протянул Наташе руку:

— Ну, лезь же!

— С ума сошел, упаду, ногу подверну… Волка и балерину кормят ноги… Слезай! Тебе записка.

Я медленно поднял голову в небо и сквозь проталины между листьями увидел сразу все звезды; я не знал, кто из них был кто, кто Северная корона, кто Лисичка, кто Дельфин, кто Кентавр, кто Ворон, кто Волопас, кто Малый Лев, но это были они. Их было много. С ума сойти, как их было много!

— Мне записка? — прошептал я, слезая с дерева как в замедленной съемке.

Я же знал, я был уверен, что записка будет, обязательно будет. Этого не могло быть, чтобы ее не было. Наташа держала руку за спиной, а в руке она держала записку. Стоило ради этого жить, чтобы услышать слова «тебе записка».

— Прости, я ее прочитала, — сказала сестра моя, сестра милосердия.

— Я сейчас все всем прощаю, — сказал я. Я действительно прощал сейчас все и всем, прощал до конца своей жизни.

— Что там написано?

— Жди, приду…

— И подпись?

— Без подписи.

— Это от нее.

— От кого от нее?

— Покажи, и я тебе скажу.

Наташа покачалась на полупальцах и протянула мне руку, и я увидел у нее на ладони желтый растопыренный листок клена…

Записка… От осени, первый желтый лист. На нем написано: «Жди, приду». Наташа потянулась ко мне, и я первый раз в жизни с неприязнью отстранился от нее. Если бы Наташа только знала, как это жестоко все получилось, а потом я сразу же смягчился и оправдал Наташу: она же ничего не знает, она шла, смотрела в небо, и наступила на муравья, и убила его, и сделала больно природе, а если бы она смотрела под ноги, она бы ни за что, ни на что не наступила. А желтый лист клена — это как предзнаменование, что Юлка придет, как придет осень, потому что нет пока такой силы, чтобы помешать прийти осени, зиме, весне, лету, и стоит ради этого жить, чтобы услышать слова «тебе записка», подумал я, спускаясь и делая вид, что ничего не случилось.

В утреннем небе со звездами и без звезд высоко-высоко пролетел реактивный самолет, оставляя за собой лыжный след.

Наташа внимательно вгляделась в мое лицо и вдруг спросила:

— А что у тебя с глазами?

— Что у меня с глазами? — спросил я Наташу.

— Они у тебя как у привязанной собаки…

— У какой привязанной?

— Знаешь, хозяйки привязывают собак возле магазина, а сами идут за покупками, а у собак в это время такие тоскливые глаза бывают, просто ужас… Тебя что, кто-нибудь привязал?..

Я промолчал.

— Ты торопишься?

— Нет, — соврал я.

— Брось читать и рисовать, у тебя даже на лице написано «я переутомился» вот такими буквами, — Наташа показала, какими большими буквами написано на моем лице переутомление.

— И пожалуйста, — добавила она, — не сбегай с обеда, у мамы неприятности, опять сценарий не пропустили, шестой вариант, с ума сойти можно… — Она помолчала, потом попросила: — Мама жаловалась, что ты все еще не выкопал ямы для кустарника… Я тебя очень прошу, ну покопайся до обеда…

— Если вы с Жозей будете меня развлекать, — согласился я.

— Она тебе нравится? Неужели тебе не нравится Жозька? Дурачок ты… От счастья от своего отказываешься, как говорило мне одно действующее лицо.

— Какое действующее?..

— Ну, в театре, которое лицом действует…

— Сама-то скоро старой девой станешь, — сказал я. — Сколько было поклонников — всех разогнала.

— Какие это поклонники, диверсанты это, а не поклонники.

— Почему диверсанты?

— Потому что у них одна забота: как бы темной ночью все границы перейти… Действующие лица… Действующий ум бы встретить, да если бы у него еще и лицо было действующее. Ты что? — спросила она меня.

— Ничего… Слушаю…

— Что?

— Оперу.

— Какую оперу?

— Есть такая грустная опера «Рига летом». А с тобой что? — спросил я. — Есть хочешь?.. (Балерины всегда хотят есть, а моя сестра, вероятно, больше всех балерин на свете… Диета!)

— Я хочу не есть, а жрать, но не в этом дело. Апсолон разбился.

— Какой еще Апсолон?

— Конь, который в Дон-Кихоте играл.

— Как разбился?

— Насмерть… при погрузке на машину… Трап был без перил…

— А, — сказал я.

Мы помолчали.

— Афишу придумал? — спросила Наташа.

Я вытащил из кармана блокнот и раскрыл его.

— Набросок, — сказал я, — смотри. — Но Наташа сначала ничего не поняла, пришлось ей объяснить: — Здесь, внизу, надпись: «Звездочки большого балета». Концерт. Здесь силуэты ночного города, а на небе созвездие балерин…

— Ты гений, обезьяна! — обрадовалась Наташа. — Это же будет обалдение в цвете!

— Не подсуживай, — сказал я. — Чтобы быть гением, надо иметь железное здоровье, а у меня его нет.

Наташу рассмешило мое объяснение гениальности.

— Нет, нет! — повторила Наташа. — Хотя бы потому, что художники рисуют рисунки, а ты думаешь рисунками, ведь так?.. И еще потому, что ты можешь, а не хочешь быть гениальным художником…

— Я хочу быть гениальным заведующим детского сада, — сказал я. — Или нет… Я хочу быть директором училища по взятию невероятных нот… «Не знаю, вы меня поймете, иль это понимаю я, и на невероятной ноте…» Все в жизни должно быть на невероятной ноте!

— Мне, знаешь, что в тебе нравится? — сказала Наташа.

— Что?

— Что ты не набросился на свои способности, как тигр. Обычно в юности все набрасываются на себя. Вот, например, я. Я на себя набросилась, а ты нет… И в школу одаренных не захотел пойти… Ты просто так живешь — и все… Кстати, ты куда собираешься поступать после школы?