Свадебный круг - [2]

Гарьке ничего не оставалось, как пожать великодушную руку этого Виктора Павловича.

— Ты знаешь, — сразу затараторила Надька, с восторгом глядя на Макаева, — Виктор Павлович, оказывается, был в Финляндии и в Венгрии. Так интересно! А как он поет!

— Так вот финны — феноменально спокойны, — так же улыбаясь, продолжал Виктор Павлович. Говорил он о спокойствии, а в глазах вспыхивали опасливые искорки, крепкие, как боровые рыжики, уши пламенели от присутствия невысокого, задиристого вида студентика с чибисовым хохолком волос на макушке.

— Скажи, когда это кончится? — прошипел Гарька, хватая Надьку за руку, когда Макаев закончил свой рассказ и, улыбчиво распрощавшись, пошел восвояси.

— Знаешь, Гарольд, — вырвав руку, назвала она его нелюбимым полным именем, — мне противно смотреть, как ты выкаблучиваешься. Чтоб больше такого не было, — и Надька, самолюбиво надув губы, молча пошла вперед.

На другой день они выскочили из ателье, где работала Надька, прямо под дождь. В сторонке около новенькой голубой «Волги» стоял Макаев в редкостном модном плаще болонья. Шурша и свистя полами этого черного, сверкающего от воды плаща, он подбежал к ним: садитесь, а то промочит.

Доброжелательнейший Виктор Павлович открыл дверцу. Гарька заподозрил, что Макаев уже давно сидел в машине и ждал, когда на крыльце появится Надька, и у него защемило сердце.

Надька сразу впорхнула в «Волгу», нехотя влез и Гарька. Они ехали по туманному от дождя Бугрянску. Надька, словно играя на Гарькиных нервах, сказала, что давно мечтает научиться водить машину.

— О чем может быть речь? Пожалуйста! — ласково взглянув на нее, согласно проговорил Макаев.

Откуда такая внезапная прихоть у нее? Гарьке она никогда об этом не говорила.

— А вы не свозите меня в Усть-Белецк? Там, говорят, есть красивые венгерские босоножки, — заговорила Надька, и Гарька помрачнел. Что она все вяжется к этому Макаеву? И опять уверенный, доброжелательный Виктор Павлович отвечал:

— О чем речь? Пожалуйста!

Гарьке показалось, что какая-то невидимая тайная нить протянулась между Надькой и Макаевым, и он не в силах ее спутать или порвать. Это ощущение беспомощности мучило его, хотелось быстрее вытащить Надьку из машины и пешком, прямо по лужам убежать подальше. Как он ненавидел этого Макаева! Гарька мрачно курил и, отвернув голову, смотрел на мокрые с обвисшими ветками липы.

Голубая «Волга», доброжелательный, готовый выполнить любую прихоть Макаев, видимо, поразили Надькино воображение. Какой он несуетный, уверенный, этот Виктор Павлович. Для него нет ничего невозможного. Он может свозить ее в Усть-Белецк, он может купить дорогие духи, о каких не смеют мечтать девчонки из ее ателье. Гарька свирепел. Он жег ее презрительным взглядом.

— Ты не знаешь совсем человека и едешь, — выговаривал он ей после того, как Надька съездила с Макаевым в Усть-Белецк.

— Да что ты, Гарик, он прекрасный человек, — легкомысленно помахивая новой сумочкой, не замечала Гарькиной злости Надька.

В сентябре Гарьку послали на картошку. Он тщетно ждал от Надьки писем. Она всегда писала неохотно, считая переписку ненужным сентиментальным занятием, а тут вовсе ни одной весточки. Страдая от тревожного предчувствия, от ревности, что ли, или еще черт знает отчего, Гарька отбил из тихого деревенского почтового отделения одну за другой две негодующие срочные телеграммы. В ответ пришла телеграмма от Надькиной матери, Елены Николаевны. «Надя уехала друзьями юг. Все хорошо Новикова».

Какой юг? Она ни на какой юг не собиралась ехать. Но все-таки это была какая-то ясность. Мало ли, предложили горящую путевку, и пришлось срочно выезжать. Значит, писем не будет.

Вернувшись домой, Гарька нашел Елену Николаевну. Та проговорилась, что Надьку пригласил поехать на юг на собственной автомашине не кто иной, как Виктор Павлович Макаев. Их несколько, автомобилистов с семьями, а Макаев один. Пассажир обязательно нужен.

Елена Николаевна еще плела что-то, успокаивая Гарьку. Они-де только проедут Кавказским побережьем Черного моря, как будто это была двухчасовая поездка за город. Гарька не находил себе места. Он был убежден, что Макаев обманет Надежду. Уже обманул. Разве это не обман: тридцатитрехлетний старик облапошил двадцатилетнюю девчонку. А у той, конечно, закружилась голова. Кавалер предлагает съездить на юг на своей машине.

Наконец он узнал, что Надька вернулась в Бугрянск, и бросился в старую двухэтажку. Он должен был тотчас убедиться в том, что Надька по-прежнему любит его. Иначе могло с ним произойти что-то страшное: могло лопнуть от противоречивых чувств сердце, могла расколоться от сутолоки мыслей голова. Запыхавшийся, чувствуя, как неистово колотится сердце, он влетел по лестнице на второй этаж старого дома. Надька открыла дверь сонная и сердитая. Взглянула исподлобья, лениво застегнула верхнюю пуговицу халата и спросила:

— Ты что — спятил? Бухаешь в дверь как полоумный.

А он улыбался, лез целоваться. Он же так стосковался.

— Если еще так будешь стучать, я тебя не пущу, — предупредила она, садясь на мятую кровать. — Ты шизик, что ли?

Гарька смотрел в такое бесконечно близкое, такое красивое лицо, перебирал Надькины пальцы и вдруг ужаснулся: неужели эти руки целовал Макаев? Руки у нее были красивые, с плавными, мягкими линиями изгиба. Неужели они обнимали Макаева? Нет, не может быть. Гарька встряхивал головой, стараясь избавиться от этих мыслей: нет, нет, нет!