Свадебное путешествие - [23]

— Какой ужас, — произнесла Маргерита. — Что, если я раздавлю это злобное существо?

— Не спеши, — предупредил ее Поль.

Крупный жук челюстями разорвал на кусочки и принялся обнюхивать своими щупальцами еще теплое тело слизняка, пожирая его. Он на глазах разбухал, все продолжая жрать, однако уже не с такой неукротимой алчностью, и вскоре вид у него стал точь-в-точь как у преисполненного блаженства пузатого богача, предающегося сальным утехам здорового пищеварения.

Вдруг, по-тихому, вкрадчиво, едва заметно прошмыгнув в пыли, появился жучок помельче, половчее, и голодный. Он набросился на труп слизняка, сытое насекомое попыталось его отбить; в мгновенье ока развернулась борьба, ожесточенная и зверская, походившая на сшибку двух механических машин.

Тела оставались в полной неподвижности: соприкасались только две головы, казалось, состоявшие из одних только глаз и защищавшие слабую часть тела: брюшко. Обе пары челюстей вступили в борьбу. Насытившееся насекомое потеряло одну челюсть, изо всех сил сжав противника лапками. Выпустить его означало подписать себе смертный приговор. Но голодный жук внезапно дернулся так резко и стремительно, что его пресытившийся соперник опрокинулся на спинку и поднял лапки вверх. Он разделил судьбу слизняка и точно так же был весь выпотрошен. Прежде чем приступить к трапезе, победитель принялся обнюхивать сперва свою еще живую жертву, а потом остатки пиршества побежденного. Но его колебания продолжались недолго; он решил отдать предпочтение слизняку, чье мясо показалось ему слаще, и оставил своего полусожранного врага содрогаться в мучениях отвратительной агонии.

— Увы! — сказала Маргерита, давя ногой и слизняка, и обоих жуков. — Справедливо ли со стороны Господа Бога позволять, чтобы сильный всегда пожирал слабого? Что ж такого сделал этот слизняк, чтобы заслужить смерть?

— Смотри, — сказал Поль.

Агнец, чудесный малютка-агнец, привязанный длинной веревкой к столбу, пощипывал молодые побеги боярышника.

— Какая прелесть! — произнесла, поглаживая его, Маргерита. — Бедное и доброе маленькое животное, взгляни только, как он славно ест! Только поглядеть на него — и, кажется, он так рад тому, что спину ему согревает солнце, а рту есть чем полакомиться! Смотри же! Он не тревожится, ведь я ласкаю его. Ах! Любитель пощипать травку, как хотелось бы мне иметь тебя вместо собачки, ты так добр и прекрасен, маленький ягненочек.

— А можешь объяснить мне, — спросил Поль, — что плохого совершил этот ягненочек, чтобы быть съеденным тобою?

— Мною? — ужаснулась Маргерита, отдернув руку от курчавого руна барашка.

— Тобою; да. Или ты никогда не ела ни бараньей ножки, ни бараньих котлет?

— Твоя правда, — сказала Маргерита. — Но чем я виновата, если Господь Бог не сотворил камни такими же приятными на вкус, как баранина.

В эту минуту мимо них прошла дама с борзой, одетая в серую холщовую накидку с белой оторочкой, в шляпке из рисовой соломки с широкими полями, украшенными розами и маками.

Обе женщины бросили друг на друга взгляд, который не назовешь добрым ни с той, ни с другой стороны. Поль казался смущенным. Дама с борзой удалилась.

Маргерита и Поль, заметно побледневший, продолжали прогулку в полном молчании, пока Маргерита наконец не произнесла глухим голосом:

— Эта женщина похожа на того из жуков, что помельче.

— Это издалека так кажется, — ответил Поль.

— Она недобрая. Ты как думаешь?

— Никак. Мне все равно.

— Ты знаешь, как ее зовут?

— Да.

— И как же?

— Она графиня де Цююрмондт, а крещена как Амели.

XII

Розье еще не осуществила свой план бегства, а Маргерита только и думала что о матери. По утрам она говаривала: что-то она сейчас поделывает? Время завтрака, и ее беспокоит, как бы Сиска не переложила в огонь под кастрюлей хворосту и не насыпала в утреннее питье слишком много кофе и слишком мало — цикория. Она, должно быть, очень грустит. К полудню приготовит обед, а вот Сиске больше не достанется жирных кусочков, которые ей оставляла я. Бедная Сиска! Мне надо бы отнести ей чего-нибудь вкусного. К часу дня Маргерита говорила: «Вот время и пообедать, почему бы мне не отнести ей блюда с нашего стола? Они уж на что лучше. Да ведь она от них откажется». Потом, продолжая вспоминать: «Поевши, заглянет в свою хозяйственную учетную книгу, потом в счета и примется штопать чулки, пуская на заплаты шерсть с тех, что уже сношены так, что не наденешь. Потом, как водится, начнет перетряхивать мои зимние платья, думая вытрясти из них моль, что угнездилась в шерстяных сборках. А после, верно, подумает, что я ее больше не люблю. О! Да еще как люблю-то, бедная матушка, совсем одна! Но ей нельзя долго быть одной: Поль, пойдем же и обнимем ее.

— Пойдем, — отвечал Поль.

Они пошли пешком, преисполненные радости, и остановились перед домом Розье, глядя на шторы и глухо занавешенные окна, все в идеальном порядке. Они позвонили в дверь. Сиска вышла к воротам.

— Мадам, мадам, — завопила она, совершенно позабыв, что надо отворить дверь, которую доктору и Маргерите пришлось толкнуть, чтоб войти, — мадам, вот и Гритье вернулась, мадемуазель Гритье.

Сухой и гневный голос ответствовал: