Свадьбы - [7]

Обращение Татьяны Пещеры к церкви было весьма неожиданным. Тридцать лет усердствовала она над бухгалтерскими дебетами-кредитами и все тридцать лет активно участвовала в городском хоре, причем не в качестве рядовой хористки, а в качестве солистки: пела с клубной сцены оперные арии и старинные украинские песни. Но тут вышла на пенсию, и так случилось, что как раз в это время взял да и распался городской хор. И то ли оттого, что негде стало демонстрировать свой голос, то ли от избытка свободного времени, Татьяна Пещера стала ездить в гороховскую церковь и петь в церковном хоре. Соседи считали подобное пристрастие блажью, сестра Татьяны, Настя Колотуха, жена известного в городе машиниста Петра Колотухи, стыдила ее за это, а сам Петр Колотуха проводил с ней беседы, убеждая бросить церковь, на что Татьяна Пещера отвечала, что ни за что не бросит, а если и бросит, то лишь тогда, когда возродится городской хор и ее, помня прошлые заслуги, пригласят солисткой.

Но к чему нам осуждать бывшего бухгалтера «Райплодоовощторга»? В конце концов это ее личное дело: где ей петь, выйдя на пенсию, — в церковном хоре или в городском, к тому же распавшемся? Пусть себе поет и пусть слушает проповеди батюшки Павла, коль они ей интересны. Те, кому неинтересно, никаких проповедей слушать не станут.

Оставим же в покое Татьяну Пещеру и вернемся к празднику спаса. Как уже известно, в городке Щ. особой популярностью он не пользуется. Но так уж сложилось, что деды и бабки, прадеды и прабабки нынешних жителей городка Щ. приурочивали к третьему спасу свои свадьбы, к тому времени, когда «все на свете поспело». Традиция держалась и поныне. Вот почему на Липовой аллее ожидались в один день три свадьбы: Груня Серобаба выдавала замуж дочь Сашу, Таисия Огурец выдавала замуж дочь Полю, а Толик Колотуха, сын известного в городе машиниста Петра Колотухи и Насти Колотухи, родной сестры Татьяны Пещеры, певшей в церковном хоре, брал в жены Люду Шорох из Чернигова, вместе с которой учился в черниговском торговом техникуме и вместе с которой проходил сейчас в том же городе Чернигове преддипломную практику.

Было достоверно известно, что первую свадьбу будут играть в городской столовой-ресторане (днем — столовая, вечером — ресторан), заранее снятой Серобабами, чтоб не возиться дома с жареньем и пареньем, уборкой и мытьем посуды. Было не совсем достоверно известно, что вторая свадьба сопряжена с венчанием в церкви, после чего будет продолжена дома у Огурцов, в узком кругу родственников. И было опять-таки доподлинно известно, что третья свадьба состоится в просторном дворе Колотух, где Вася Хомут уже начал в срочном порядке сооружать навес, столы и лавки.

До свадеб, падавших на субботу, оставалось два дня. Погода стояла царственная. Несмотря на конец августа, осенью даже не пахло и теплынь заливала городок. На речке Снов еще загорали и купались, как в июле. Метеосводки не предвещали ни дождей, ни похолодания. И в силу всего этого жители Липовой аллеи пребывали в возбужденном настроении. Каждый надеялся, что будет приглашен к кому-либо на свадьбу, а возможно, получит сразу два или три приглашения. Словом, все находились в нетерпеливом ожидании — нет, не третьего спаса, когда «все на свете поспело», а этих трех свадеб, этого чуда из чудес, впервые выпавшего на долю Липовой аллеи за время ее столетнего существования.

4

Сергей Музы́ка проснулся рано: только начало светать. Не спалось ему в родном доме, где не был он уже полных десять лет. Как ступил он в свой двор, как отбили вместе с другом Михаилом и соседом Васей Хомутом заколоченные крест-накрест двери и ставни пустовавшей хаты и вошли в нее, так и пошло наплывать на него детство. Увидел старенький столик, за каким готовил уроки, пенал в чернильных пятнах, ручку со ржавым перышком «пионер», увидел кушетку с верблюжьими горбиками, на которой спал, и высокую родительскую кровать, покрытую пикейным старым одеяльцем. Десять лет никто не входил в эту хату, не топил печи, не открывал окон — оттого и пыль в палец, и углы шкафа обвила зеленая плесень. Из шкафа остро дохнуло сладковатой сыростью — это одежда родителей все еще удерживала запах старых духов.

У Сергея защемило сердце, глядя на эти, будто ожившие вдруг вещи, и не захотелось ему пить положенную в честь приезда чарку. Однако поднять чарку пришлось: неловко было перед соседом Васей Хомутом, которого сам же зазвал.

Вася Хомут чутко уловил душевное состояние Сергея Музы́ки, утратившего охоту к шуткам и вообще к разговору. Он сам притих, запечалился и как-то виновато взмаргивал запавшими серыми глазками, точно не мог решить, как вести себя в такой обстановке: поддерживать ли молчание, или заговорить о чем-нибудь таком, что развеяло бы печаль Сергея Музы́ки. Но, выпив вторую чарку да так ничего и не решив, Вася Хомут счел нужным попрощаться и удалиться.

А вот Михаил Чернов, хорошо знавший характер своего друга, с которым уже пять лет рыбачил на траулере «Дерзкий» (Чернов ходил стармехом, а Сергей штурманом), понял, что отвлечь друга от скорбных мыслей может только работа.