Свадьбы не будет. Ну и не надо! - [42]

– Не можем. Он такой гордый, что не соглашается ничего брать.

– Тогда, – сказал раввин, – он умирает не от голода, а от гордости.

– Тут кое-кто умирает не от гордости, а от глупости, – уточнила Беата.

– Ну и это сплошь и рядом, – согласилась Тата.

* * *

Утром Беата долго сидела перед зеркалом и красилась новым макияжем. Получилось ничего, очень даже миленько.

– Миленько, – кисло повторила она, глядя на свою физиономию. – Для уборщицы просто шикарно.

Конечно, косметика была не фонтан, и разница с фирмой чувствовалась, но заметить ее могли только избалованная журналистка Беата и ее не менее привередливые подруги. Кроме того, есть же стиль и порода, а это не пропьешь. Беата взбила кудряшки на висках и отправилась на работу.

«Милые девушки, – сочиняла она по дороге текст новой статьи, – цвет теней и помады, конечно, важен. Важно и умение ими пользоваться, и вкус, и чувство меры. Но самое главное – это ваша улыбка и блеск в глазах. Научитесь изящно и эффектно носить свое лицо, потому что оно бесценно. Гордитесь своей внешностью, как гордятся фамильными брильянтами. Даже форменная одежда играет за вас! Обычный синий халат уборщицы может висеть мешком, а можно его кокетливо приталить. И если вам приходится ходить целый день в халате и кроссовках, то наденьте под них разноцветные полосатые носки – это украсит жизнь вам и всем окружающим».

В пансионате ей пришлось забыть о брильянтах, разноцветных носках и кокетливой талии. Марья Трофимовна заболела, и Беату попросили убрать верхний этаж. В лежачем отделении было довольно чисто – пачкать некому, – зато стоял невыносимый кислый дух взрослых памперсов. Вернувшись в подсобку, Беата долго прижимала к носу ароматическую салфетку, но противный запах до конца дня стоял в ее ноздрях. Как же ухаживали за лежачими больными, когда одноразовых приспособлений еще не изобрели? Беата решила, что в наше время человек уже может позволить себе быть старым и беспомощным, но в прежние годы надо было просто умирать сразу, не мучить себя и близких. «Я так и сделаю, когда время придет, – подумала она. – Хотя у меня близких нет, никто особо мучаться не будет».

Ей даже стало обидно от мысли, что никто не оценит ее желание избавить окружающих от мук по уходу за бывшей блестящей журналисткой, которая к концу жизни наверняка превратится в редкую стерву. «Буду старая ведьма, – сказала себе Беата. – Не божий одуванчик, ни в коем случае. Баба Яга». Когда каждый день видишь старость в разных проявлениях, невольно примеряешь ее на себя.

Из-за двойной нормы Беата не успела выгулять Ивана Федоровича. Старый партизан лишь перехватил ее в коридоре и с многозначительным видом пожал руку. Беате стало смешно.

На следующий день после их похода в ресторан он вот так же подстерег ее, когда она со шваброй и ведром шла к туалету.

– Как самочувствие, Иван Федорович? – спросила Беата.

– Отлично.

Он и правда выглядел лучше, чем можно было ожидать.

– Это... В общем... Ну, ты не думай, что я спьяну. Я все помню.

– Ну конечно. Я и не думаю.

– Я тебе сделал предложение. В здравом уме и это, как его... в твердой памяти. Я не отказываюсь.

– Ну и хорошо.

Ведро оттягивало Беате руку, но если его поставить на пол, то дедушка воспримет это как приглашение к долгой беседе.

– Ты не ответила. Не отвечай, подумай. Ты молодая. А я... Мое предложение остается в силе. И пойми, что я... всерьез!

– Спасибо, Иван Федорович! – от души сказала Беата. Она хлопнула на пол ведро – черт с ним! – и поцеловала старика в щеку, разведя в стороны руки в резиновых перчатках.

«Я поцеловала его не из жалости, честное слово. Я его поцеловала за ту бедную девушку-уборщицу, которой он сделал это глупое предложение. В твердой памяти, с ума сойти! И всерьез!..»

С того момента Иван Федорович относился к ней с особой предупредительной нежностью и многозначительно кивал, когда она проходила по коридору.

– Что-то ты устало выглядишь, лапушка, – сказал он ей в тот день, когда Беата заменяла Марью Трофимовну. – Что?.. Они тебя два этажа мыть заставляют? Да я им сейчас покажу! Мою невесту эксплуатировать!

Беата еле уговорила его не ходить скандалить к старшей сестре.

Но несколько дней удвоения коридорно-сортирного ВВП действительно ее доконали. Спина ныла так, что уже никакой массаж ее не спас бы, да и не до массажа ей было. Она стала плохо спать, под глазами появились синие круги, лицо осунулось. Беата в отчаянии прибегла к испытанному «Perfectionist» от Estee Lauder и любимому тональному спрею, но чуда не произошло. Тяжелая работа убивает красоту, думала она, глядя на свою серую физиономию в боковом зеркальце «Ауди». И красоту, и молодость, и любовь... Все убивает.

Зима никак не начиналась, снег выпадал пару раз и тут же боязливо таял, превращаясь в грязную слякоть. Народ и без того пребывал в неизбежной осенней депрессии, а тут еще нивы сжаты, рощи голы – в общем, унылая пора.

Беата ползла на работу в пробках, и ей хотелось хныкать, как маленькой. До сих пор никаких перспективных знакомств в пансионате она не завела. Родственники не особенно баловали стариков посещениями, а уж мужчины репродуктивного возраста появлялись там совсем редко. И на кудрявую уборщицу в изящно приталенном халате они не обращали никакого внимания, стремясь поскорее завершить свой визит вежливости. А это значит, что она еще долго будет таскаться по этажам с тяжелыми ведрами, возиться в грязной воде, дышать запахом унитазов и несвежего белья – и никакого просвета в этом не предвидится. Разве что представить Ивана Федоровича как ту самую достойную партию, за которой ее и послали на задание. Но это будет равносильно отступлению, капитуляции, а отступать Беата Новак не умеет. Она пойдет до конца... даже если это конец ее жизни.