Свадьбы - [7]

- Так ведь и нет войны, батюшка!

- Алеша! Войны-то нет, а тучи вокруг России, как быки сбесившиеся. Много у нас недругов.

Тотчас вспомнилось государю письмо шведской королевы: неужто турки решатся пойти войной? Им бы о себе думать: в Крыму - хан шальной, в Москву его гонцы чаще ездят, чем в Царьград, мечтает выйти из-под турок. Да и персы ныне, при шахе Сефи I, хоть и послабей стали, чем при шахе Аббасе, а все ж много городов и земель отняли у турок… Собраться бы европейским царям да и кончить разом гидру.

И улыбнулся, головой покачал: “Уж не этого ли добивается хитрым письмом Христина-королева? Э, нет, матушка! Москва по горло войной сыта. Нам отдохнуть надо, в тишине пожить”.

Только подумал о тишине, за оградой - содом: бегут, орут. По забору заскреблось, забилось. И вот он между острыми кольями - явился не запылился лохматый мужик. Лицо кучерявое, как сморчок, бородища - клочьями. Рубаха с одной руки содрана, телеса как снег, а шея как чугун, словно голову эту дикую прилепили хлебным мякишем к чужому чистому телу.

Царевич кинулся к батюшке, за руку схватил, трясется. И мужик дрыгается на заборе, вырывается. Утянули бы его за лапоть, да, не жалея головы, нырнул в царев огород бородой. Тотчас на забор вскарабкалась добрая дюжина стрельцов. Бердышами мужика норовят достать, а тот ползет на коленках между грядками и бабьим голосом заливается:

- Государь, защити-и-и!

Михаил Федорович глазами туда-сюда кинулся: кадка с водой рядом. В случае чего, за нее можно встать.

- Остановитесь! - крикнул.

Замерли.

Стрельцы - петухами на заборе, а под забором ни жив ни мертв мужичонка.

Опамятовался, шапку сдернул.

- Смилуйся, государь-царь-батюшка! Я бы не токмо перед тобой на коленки брякнулся, я бы рылом в землю, коли бы можно!

Трагедия кончилась, начиналась потеха, и государь спросил:

- Отчего ж нельзя?

- Всходы бы не помять, государь. Тут небось травки растут драгоценные, царские.

Михаил Федорович маленько растаял:

- Мне и вправду больно бы стало, коли бы всходы потоптал. Зачем же ты лез, если знал, что здесь царский огород?

- На тебя хотел поглядеть.

Государь нахмурился, а мужичонка, быстро крестясь, затараторил престранную сказку:

- Встану я, рабо божий Емелька, благословясь, пойду я, раб божий, перекрестясь. У синего моря есть-стоит латырь - белый камень. И стану я, раб божий Емелька, на латырь - белый камень…

- Что ты мелешь?! - вскричал государь, пуще огня боявшийся наговоров.

- Государь-батюшка! Смилуйся! Этой побаске матушка меня научила - от судей да от начальных людей помогает.

- Помогает?

- Прости, государь-батюшка! Сам знаю, божбой правым не будешь, да уж таким уродился - куда, говорят, ии кинется - везде опрокинется. По привычке язык болтает: как понесло, не надобно и весло, выпустишь воробушка, а он вырастет в коровушку.

- Складно говоришь!

- Всяк кулик на своем болоте велик. Меня потому и послали к тебе, великий государь, с челобитием, что на слово я легок. Мол, не все плечами, иное и речами, слово оно не стрела, а к сердцу льнет.

- А сказки ты знаешь? - спросил вдруг царевич Алексей.

- Сказки-то? Сказок у меня, как снега зимой. Кафтан у меня сер, да ум не волк съел. Поднесешь винца, так и прибудет ума у молодца, дашь пива - наделаю дива, а как дашь водицы - язык к небу прилепится.

- Батюшка, возьми его мне в бахари! - В глазах наследника нетерпение. - Возьми, батюшка!

И вдруг за забором опять пошла возня.

- Емеля! - завопил кто-то сильно и сердито. - Про что говоришь? Про деревню-то забыл? Рязанские мы! Государь, послушай! Пустеет земля! Все бегут: от податей, правежей, от солдатских кормов, от запасных денег, от ямских отпусков, от вытного да сошного письма…

Слова забулькали и смолкли, человеку затыкали и заткнули рот.

Емеля, потупя глаза, быстро сказал:

- Верно, мы с Иваном вместе шли, да ведь за пчелой пойдешь - до меду дойдешь, за жуком пойдешь - до навозу дойдешь.

Государь промолчал. Было слышно, как стрельцы тащат кричалыцика.

- Кнута ему! - ткнул государь пальцем в Емелю.

- Батюшка! - испугался царевич,

- А потом к царевичу в бахари определить.

- Батюшка, а того?..

- Кричалыцика милостью царевича отпустите! - приказал государь стрельцам, все еще сидящим на заборе.

Забор опустел. Емелю увели. Опять стало тихо.

Яблони цвели, небо синело, а день - померк. Ни дня покоя, хоть закрой глаза да беги. Сегодня и в Думе ждет пренеприятное дело: елецкие помещики на крестьян боярина Ивана Никитича Романова горько жалуются, мол, мочи нет от насильства. Мол, от крестьян сильного боярина горе пуще, чем от крымской и ногайской войны.

Пора приструнить больших бояр, обижают помещиков, переманивают крестьян. А попробуй вороти беглого? Рыба ищет, где глубже, человек, где лучше. К сильным, богатым людям уходят крестьяне. Сыск нужен! По всей России - сыск.

Уже сидя в возке, Михаил Федорович поглядел украдкой на свой любимый сад, на кипящее цветение яблонь и вздохнул.

Возок тронулся, царь положил мягкую свою руку на плечо сына, стесняясь нахлынувшего чувства, приник на мгновение к сыну, ощутил ласковое тепло его маленького тела и успокоился, а успокоившись, задремал. Тотчас явились перед ним картины его свадьбы. Не простой, все ему в жизни падало с неба, и все было так трудно, и за все надо было платить, коли не посулами, так здоровьем. Но Алеша-то вот он, радость, и надежда, и цель жизни. Древо