Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах - [19]

— Чудеса, брат! Чудеса, да и только!

Ат-Турейфи вернулся украдкой на свое место. Сообщив инспектору новость о женитьбе Зейна, он сел, едва касаясь сиденья своим тощим задом, будто приготовился сбежать в любое мгновенье. В его повадках, во всем его облике — что-то от обличья гиены: сидит и поглядывает вокруг себя хитренькими глазками.

— На сегодняшний вечер мы избавились от географии, — прошептал он на ухо соседу справа. — Спорю: инспектор не доведет урока до конца.

Как и напророчил ат-Турейфи, инспектор наконец объявил вялым, безразличным голосом, что должен уйти по срочному делу.

— Повторите урок о зоне возделывания пшеницы в Канаде, — приказал он и поспешно вышел из класса.

Ат-Турейфи проследил за ним. Перейти на бег инспектор решился лишь на выходе из здания школы. Мальчишка ехидно захихикал, увидев, как инспектор, подхватив рукой полу своей абаи[11], запылил вверх по дюне и, не удержав равновесия, шлепнулся носом в песок.

Инспектор поспешил к лавочке шейха Али па рынке, весь запыхавшись, с пересохшим горлом — от школы до рынка не то чтобы рукой подать, да все по песку, ноги вязнут постоянно, а инспектору-то уже перевалило за пятьдесят. Лавочка шейха Али на рынке была его излюбленным местом. Радовался он также, если находил там и Абд ас-Самада — были они закадычными друзьями, и не по нем была компания или партия в нарды, если не было там друга.

До лавки уже и десяти метров не оставалось, однако не хватило терпения, заговорил на ходу:

— Шейх Али! Хаджи Абд ас-Самад!.. Год-то этот, поди, год чудес, а? Ведь правда?

Конец фразы инспектор договорил уже на пороге. Друзья усадили его на любимое его место — невысокое деревянное кресло с обтянутыми веревками сиденьем, спинкой и подлокотниками.

Кофе был еще горячим и источал богатый запах корицы, кардамона и имбиря. Он схватил чашку, поднес ко рту, но тут же отставил:

— А слух верный?

Абд ас-Самад рассмеялся, проговорил:

— Ты кофе-то выпей, пока не остыл. А новость — верная.

Шейх Али передвинул во рту порцию жевательного табака, заложил за левую щеку, протянул лениво:

— История с Зеновой свадьбой, что ли? Верно, верно, все правда. Сто раз правда.

Инспектор втянул в себя большой глоток из чашки, поставил ее на столик перед собой, закурил сигарету и глубоко затянулся.

— Ну, человек, странный этот год, странный… Или я ошибаюсь?

Инспектор никогда не употреблял слова «брат» или «парень», как другие жители деревни. А свое обращение «человек» ставил, как правило, в начале фразы.

— Верно, верно говоришь, ваша честь инспектор, — сказал Абд ас-Самад. — Год действительно удивительный. Женщины бездетные родили. А коровы, а овцы… по две, по три головы приплоду принесли. Да…

И тут хаджи принялся перечислять все приключившиеся в том году чудеса:

— Фиников-то с пальм — тьма, сколько у всех пропало! И снег выпал. Скажи на милость! Это чтоб снег выпал в пустыне, а?

Инспектор затряс головой. Еще какие-то слова теснились в горле у Абд ас-Самада, не проговаривались. Снег, выпавший в этом году, действительно привел всех в недоумение. Инспектор со своими обширными познаниями в географии не мог найти тому объяснения.

— А все же, — сказал он, — чудо из чудес, знаете, предмет женитьбы Зена.

Было это в обычае инспектора — вставлять в речь мудреные литературные слова. Оба его друга вздрогнули. Пример был заразителен: шейх Али и Абд ас-Самад невольно включились в соревнование.

— Паренек, знаете ли, не поверил ушам своим, — сказал шейх Али.

— Да, — произнес Абд ас-Самад. — Высказывания аль-Хунейна непредсказуемы, как море… Хм… он сказал ему: «Завтра ты женишься на лучшей девушке в деревне».

— О, да-да, клянусь аллахом! — заговорил инспектор. — Поистине лучшая девушка во всей деревне. Какая красота! Обходительность! Благопристойность!

— Какие деньги! — вставил провокатор Абд ас-Самад. — Знаю я тебя, знаю: сам на нее заришься из-за отцовских денежек-то!

Инспектор вспыхнул, отметая от себя обвинение:

— Я?! Я? Побойся бога, человек! Она мне в дочки годится.

— В дочки, говоришь, годится, старик? — поддел его шейх Али. — Мужчина, он мужчина и в возрасте деда. А девушка с четырнадцати лет годится для замужества с любым мужчиной — будь ему хоть, как вашей чести, шестьдесят.

— Эй-эй, человек, побойся бога! Мне пятьдесят. Я помоложе тебя буду, да и Абд ас-Самада тоже, это точно.

Тут Абд ас-Самад после приступа застарелого грудного кашля сказал:

— Ну ладно. Хватит разговоров на предмет возраста. Лучше скажи, что ты про эту историю с женитьбой Зена думаешь?

— То, человек, предмет удивительный, — завелся инспектор. — А хаджи Ибрагим разве примет его? Зен ведь дервиш обтрепанный, где он деньги на свадьбу возьмет?

— Э-э, ваша милость, поминай Зена да честь знай, — с глубоким убеждением в голосе проговорил Абд ас-Самад. — На человеке этом — благословение, он друг святому праведнику аль-Хунейну, да упокоит его аллах!

— Да смилуется над ним аллах! — добавил от себя шейх Али. — Благо он нашей деревне принес.

— И все по желанию Зена! — подхватил Абд ас-Самад.

— Ну, человек… — протянул инспектор. — Мы что, на предмет благочестия перешли? Все же…

— Нет! — прервал его шейх Али. — Как хочешь, а мужчина есть мужчина, а женщина — женщина.