Свадьба палочек - [45]

Я оглянулась — убедиться, что поблизости нет открытой двери. Не было. Только дождь снаружи и теперь этот неумолимый каскад звуков, обрушившийся на меня. Из-за закрытых дверей, из квартир в двадцати-тридцати футах. Звуки, которых я не должна была слышать. С такого расстояния это было невозможно.

В одной из спален за закрытыми дверями два маленьких мальчика, два брата, которых уложили спать, тихо перешептывались, накрывшись с головой одеялом. Еще где-то в этом здании женщина негромко подпевала включенному радио и мыла посуду. Это была песня «Дикси Капе» «Часовня любви». Я слышала шум аэрированной воды, льющейся из крана в раковину, звук намыленной губки по стеклу, ее тихий меланхоличный голос.

— Классно я тебя трахаю? Классно?

— Сильнее, еще сильнее.

До меня доносились звуки их хриплого дыхания, чмокания поцелуев, шелест ладоней по голым телам. Я все это слышала. Но где были эти люди? И как это возможно?

Я поднялась на ноги. Я не хотела больше слышать. Но какофония звуков не прекращалась. Снаружи шуршали машины и раздавались гудки, в подвале всхлипывала труба отопления, в оконном проеме ворковали голуби, шипело масло на чьей-то сковороде, где-то ссорились, молилась старуха: «О Боже, ты знаешь, как мне страшно, но не хочешь мне помочь пройти через это». Все звуки дождливого дня в Манхэттене окружили меня плотной стеной, и я ничего не могла с этим поделать. Я заткнула уши пальцами и потрясла головой, как вымокшая собака. На секунду звуки мира стихли. Наступила тишина. Великолепная, пустая тишина вернулась.

Но потом послышалось это и звучало оно громче, чем что-либо. Мое сердце. Гулкое, оглушительное биение моего сердца заполонило все пространство вокруг меня. Я могла только стоять и слушать в ужасе. Хуже всего было отсутствие четкого ритма. Бум-бум-бум, потом ничего в течение нескольких секунд. Вот оно снова начало биться, остановилось, застучало, и все это без всякой системы, нечетко и нерегулярно. Оно билось, когда и как хотело. А потом останавливалось. У него без конца менялось настроение. И оно делало что хотело. Но это было мое сердце, которое должно было работать без малейших перебоев.

Я знала, что слышу биение именно моего сердца, потому что всю жизнь страдала аритмией. Несколько лет тому назад все стало так серьезно, что мне пришлось провести целый день в больнице, где меня тщательно обследовали и сняли двадцатичетырехчасовую кардиограмму. Самый громкий звук, какой я когда-либо слышала, то и дело прекращался и возобновлялся, без всякой системы, без какого бы то ни было ритма. Может быть, он раздастся снова. А может, и нет.

— Миранда! Что это с тобой?

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы сфокусировать внимание на ее голосе и лице. Франсес стояла на лестнице несколькими ступенями выше меня. На ней был красный халат и такого же цвета домашние тапочки, отчего ее бледная как снег кожа светилась в полумраке подъезда.

— Что случилось, дорогая?

Ее голос вывел меня из ступора. Я попыталась ответить, но язык мне не повиновался. Она медленно спустилась ко мне. Подойдя вплотную, она ухватила меня под локоть.

— Я сидела у окна и видела, как ты появилась. Ждала звонка в дверь и уже стала беспокоиться.

Она помогла мне преодолеть оставшиеся ступени. Без ее помощи я вряд ли бы с этим справилась.

— Это я во всем виновата.

— Не выдумывайте, Франсес. Если только все это не ваших рук дело. — Я старалась говорить шутя, но в голосе моем невольно проскальзывали нотки жалости к себе.

— Ты не понимаешь. Все гораздо сложнее, чем тебе кажется. — Она расхаживала взад-вперед по гостиной.

Я как раз закончила свою историю. С того момента, когда я увидела на улице призрак Джеймса Стилмана, до той минуты, как услыхала на лестнице все эти немыслимые звуки. Стоило мне начать, и все вырвалось на свободу, словно дикое животное, долго томившееся в клетке. Рассказав обо всех странных происшествиях последнего времени, я почувствовала себя лучше.

Франсес выслушала меня молча и заговорила только после продолжительной паузы:

— Я знала, что ты беременна, в тот день, когда мы ездили в Крейнс-Вью. Не знаю, помнишь ли ты, как я остановилась на веранде моего дома и сказала, что хочу побыть одна, а вы оба вошли внутрь.

— Помню. Хью обратил на это внимание.

— Я не хотела, чтобы вы видели мое лицо. По нему можно было обо всем догадаться. Вот тогда я уже знала.

— Но как, Франсес? Вы разве медиум? Она покачала головой.

— Нет, но когда я в молодости жила в Румынии, то встретилась с этими людьми… Шумда нас познакомил, и они кое-чему меня научили. Тогда-то я и допустила величайшую свою ошибку: они хотели, чтобы я узнала гораздо больше, а мне это было неинтересно. Ужас. Ужас как глупо. Шумда был румын. Вырос в деревне, а для тамошних деревенских жителей практическая магия — это вовсе не из ряда вон. Да такие вещи вообще-то и не должны быть чем-то из ряда вон. Они для нас такие, потому что мы слишком уж умные, слишком уж скептики и считаем себя выше всех этих примитивных фокусов-покусов. Но иной мир есть, Миранда. Большинство из нас отказывается это признать, потому что боится. Это угрожает нашей уверенности в себе. Но оно все равно никуда не исчезает. Дай-ка я тебе прочту кое-что. — Она подошла к столу и выбрала одну из многочисленных тетрадей, которые лежали у нее повсюду. Она называла их дневниками и исписывала их своими мыслями и понравившимися ей цитатами из книг, которые она прочла. Полистав тетрадь, она кивнула: — Вот, послушай: «Возможно, столкнувшись с пришедшим не отсюда, я буду делать всякие глупости; быть может, этот невидимый мир полон бесов и его следует ликвидировать. Я не могу знать того, чего не вижу; я боюсь того, чего не знаю; я ненавижу то, чего боюсь; я хочу уничтожить то, что ненавижу».