Суворов и Потемкин - [85]

. Правда, Ланжерон не был под Очаковом и слышал об осаде только со слов других. Но уж за Измаил, как ему кажется, он имеет полное моральное право выставить Потемкину строгий счет. По его словам, во время осады Измаила Потемкин обнаружил непоследовательность и полное невежество в области военных знаний. Ланжерон уверяет, что только благодаря предприимчивому Рибасу удалось убедить главнокомандующего не мешать делу. Но Ланжерон ни словом не обмолвился о разрыве Суворова с Потемкиным в Яссах. В 1805 г. строгий критик Потемкина оказался среди тех генералов, которые испытали на себе позор Аустерлица. Причем колонна русских войск, которой командовал Ланжерон, понесла очень чувствительные потери. Александр I хотел уволить Ланжерона из армии, но тот умолил о прощении. Ланжерон служил и дальше и заслужил награды и уважение своей новой родины. Участвовал в войне 1812 года, в заграничных походах. Назначенный в 1821 г. генерал-губернатором в Одессу, он много сделал для развития города и края. И тогда он снова вспомнил, не мог не вспомнить о Потемкине. В 1824 г. Ланжерон просмотрел свои старые записи, наполненные бранью по адресу Потемкина, и сделал важные примечания: «Впрочем, добрые качества в Потемкине имели перевес над худыми. Он был чрезвычайно способным. Ничему не учившись, он имел познания. Он творил чудеса: он занял Крым, покорил татар, положил начало городам Херсону, Николаеву, Севастополю, построил везде верфи, основал флот, который разбил турок. Он был виновником господства России в Черном море и открыл новые источники богатства для России, Все это заслуживает признательности» [168]. Ни в «Записках», ни в позднейших примечаниях к ним Ланжерон не упоминает о размолвке Суворова с Потемкиным после Измаила. Молчит и этот очевидец.

Выяснив несостоятельность версии о разрыве в Яссах, последуем за нашими героями в Петербург и посмотрим, так ли основательны обвинения Светлейшего в кознях против покорителя Измаила. 10 февраля, сдав командование армией Репнину и снабдив его подробными инструкциями на тот случай, если турки решатся возобновить мирные переговоры, Потемкин поскакал из Ясс в Петербург. Несколькими часами позже за ним поскакал Суворов.

Трудно поверить, но даже легко устанавливаемая по камер-фурьерскому журналу дата приезда Суворова в северную столицу, очень долго, почти 150 лет, оставалась непреодолимой трудностью для историков. И фон Смитт, и Петрушевский, и современные авторы, словно сговорившись, утверждают, что Суворов прибыл в Петербург в январе, на худой конец, в феврале 1791 г. «Суворов приехал в Петербург и прожил там более двух месяцев без всякого дела,— пишет Петрушевский. — Он все ждал справедливой оценки своей славной в минувшем году службы и признания ея по достоинству, но ждал напрасно. Судьба повернулась к нему спиной» [169]. И одна небольшая поправка, одно уточнение, свидетельствующее о том, что Суворов прибыл в Петербург лишь 3 марта, а награждение или, как тогда говаривали, «произвождение» за Измаил вышло 24 марта, в корне меняет дело. Не было долгих томительных месяцев ожидания, о которых так любят поминать сторонники версии о кознях «всесильного временщика» против Суворова.

Потемкин и Суворов в Петербурге. Весна 1791 г.

 Итак, Суворов прибыл в северную столицу тремя днями позже Потемкина. За эти дни Потемкин не раз виделся с императрицей. Надо думать, не Суворов был предметом их бесед. Они расстались почти два года назад. Обменивались письмами не реже одного раза в две недели. Но личного свидания ничто не могло заменить. Как часто в письмах Екатерины звучит один мотив, одно желание — хоть на час видеть «друга сердечного Князя Григория Александровича», чтобы переговорить о важнейших делах.

А положение было очень серьезное. Всего шесть месяцев назад смолк гром пушек в непосредственной близости от северной столицы. Четвертый год продолжалась война на юге. Не раз казалось, что еще одно усилие — и получит долгожданный мир. 20 декабря, еще ничего не зная об Измаильском штурме, Екатерина писала Потемкину: «Мы ожидаем известий из-под Измаила, то есть истинно это важный пункт в настоящую минуту: он решит или мир, или продолжение войны».

3 января, получив донесение о взятии Измаила, поздравив главнокомандующего и войска с выдающейся поб дой, императрица прибавляет с надеждой: «Дай Боже, чтоб аши заставили турок взяться за ум и скорее заключить мир; при случае дай туркам почувствовать, как Прусский Король их обманывает, то обещая им быть медиатором, то объявить войну нам в их пользу... все сие выдумано только для того, дабы турок держать как возможно долее в войне и самому сорвать, где ни есть, лоскуток для себя».

Но уже 6 февраля Храповицкий записывает в своем дневнике:

«Из разных сообщений и дел политических заключить можно:

1) мирясь мы с турками, оставляем за собой Очаков и граница будет Днестр;

2) турки, ни на что не соглашаясь, даже и на уступление нам Тавриды, хотят продолжать войну, обще с Пруссией и Польшей;

3) король Прусский к тому готов; ждут последнего отзыва Англии, которая к тому же наклонна, и подущает уже шведа;