Суворов и Потемкин - [67]

Каким контрастом с успехами Суворова выглядели действия Репнина! В то время, как на берегах Рымника решалась судьба кампании, Репнин топтался под Измаилом. В крепости находились немногочисленные силы турок, деморализованные поражением при Сальчи. Да и крепость еще не была так основательно укреплена, как год спустя, когда Суворову пришлось брать ее штурмом. Войск у Репнина было не меньше, чем у Суворова в декабре 1790 г. Но князь Николай Васильевич не решился на приступ и после бомбардировки крепости отступил. Падение Измаила наряду с победой при Рымнике произвело бы ошеломляющее впечатление на противника. Но этого не случилось. И ведь Репнин был не из последних генералов русской армии. Он отличился под начальством Румянцева при Ларге и Рябой Могиле. Летом 1791 г. при Мачине, он командовал армией, поставившей точку в военных действиях на суше. Но Репнин был представителем «методичной» военной науки. Он всю жизнь оставался поклонником Фридриха Великого (которого знал лично), не обладая ни волей, ни гением своего кумира. Репнин презрительно называл суворовскую тактику «натурализмом», считая ее примитивной, а победы Суворова приписывал слепому счастью. Суворов знал об этом и платил Репнину устойчивой неприязнью. Сдержанно относился к Репнину и Потемкин. Но Светлейший был государственным человеком и честно сотрудничал и с Репниным, и с Каменским и со многими другими лично ему несимпатичными людьми. Его ордера и письма этим военачальникам всегда корректны, вежливы. Но в них никогда не было той сердечности, какой наполнены его письма к Суворову, Получив известие о Рымникской победе, Потемкин не мог сдержать своих чувств: «Объемлю тебя лобызанием искренним и крупными словами свидетельствую мою благодарность; ты, мои друг люоезныи, неутомимой своею ревностию возбуждаешь во мне желание иметь тебя повсеместно. Колико оказано мое командование здесь наизнаменитым образом! Естли мне слава славой, то Вам честь честию. Будь уверен, что в полной мере прославлю Вашу ревность, храбрость и труды, и прошу, дай мне подробно о всем. Я рад, воздам щедрою рукою. Вернейший Ваш друг и слуга

Князь Потемкин Таврический

Каушаны. 15 сентября 1789 г.» [120]

Только имея перед собой это письмо, можно понять смысл ответа Суворова, посланного 18 сентября из местечка Текуч:

«Светлейший Князь, Милостивый Государь!

Между протчим 16 лет. Близ 200 000. Воззрите на статуты милосердным оком... Был бы я между Цинцинатом и репным Фабрицием, но в общем виде та простота давно на небесах. Сей глуп, тот совести чужд, оный между ими. Хотя редки, токмо есть Леониды, Аристиды, Эпаминонды. Неккер хорош для кабинета, Демостен для катедры, Тю-ренн в поле. Дайте дорогу моему простодушию, я буду вдвое лутче, естество мною правит. Драгоценное письмо Ваше цалую! Остаюсь с глубочайшим почтением,

Светлейший Князь, Милостивый Государь! Вашей Светлости нижайший слуга

Александр Суворов».

Не письмо, а целая поэма в прозе. Завидна эрудиция Александра Васильевича — от Леонида и Демосфена до Тюренна и Неккера. И все же, на что намекает он, уверяя, что простота древних идеальных героев давно на небесах? О чем просит Потемкина — «Дайте дорогу моему простодушию, я буду вдвое лутче!»? На какие статуты должен воззреть Светлейший милосердным оком?

Да, он был честолюбив, этот страстный человек, посвятивший себя любимому призванию — военному делу. Он знал себе цену и смело сравнивал себя с великими полководцами Древней Греции — «Хотя редки, токмо есть Леониды, Аристиды, Эпаминонды». Он чувствовал всем своим существом военного человека, что Рымник — настоящая, великая, искусная, а потому вдвойне славная победа. И он, никогда не забывавший несправедливости по отношению к своим заслугам, хотел, чтобы этот подвиг был оценен по достоинству. Он был убежден, что «человек, совершивший великие дела, должен говорить о них часто, чтобы возбуждать честолюбие и соревнование своих слушателей». «Титлы мне не для меня, но для публики потребны»,— говаривал Суворов. Сколько их было на его памяти — титулов и наград, розданных не по заслугам, добытых угодничеством и ласкательством, полученных по родственным связям — «по бабушкиному старшинству». Все эти, обошедшие его в чинах генералы — Салтыковы, Репнин, Долгоруков, Каменский — «разве они сделали для империи больше, чем я?!»— вырвалось у него восемь лет назад. «Сей глуп, тот совести чужд, оный между ими». Так, неужели, он — Суворов — должен уподобиться Цинцинату или Фабрицию — знаменитым римским полководцам, смиренно предававшимся после ратных подвигов трудам и утехам мирной сельской жизни. Первый, по преданию, ходил за сохой, второй сажал репу. Нет, «та простота давно на небесах». Получив письмо Потемкина, он в порыве радости признается ему в своем сокровенном желании: вот уже 16 лет воюет он против турок, почти 200 000 неприятелей разбиты им. «Воззрите на статуты милосердным оком!»— он заслужил, по праву и по чести, высшую и самую славную боевую награду русской армии — орден Св. Великомученника и Победоносца Георгия 1-й степени!

За двадцать лет, прошедших со дня основания Екатериной II четырехстепенного военного ордена Св. Георгия, только пять человек были удостоены 1-й степени Большого креста: Петр Александрович Румянцев, Алексей Григорьевич Орлов, Петр Иванович Панин, Василий Михайлович Долгоруков — все за победы в Первой турецкой войне.