Суворов и Кутузов - [377]

Пока писали приказ, в избу вошли Дохтуров, Уваров, командир третьего корпуса Строганов. Окончательно выяснилось, что полковник Эйхен побоялся сам вскрыть пакет, а Ермолов вернулся поздно и потому не успел известить о диспозиции войска.

Корпусные командиры просили не отменять диспозицию, говорили, что время еще не упущено, что впереди целая ночь, что отклад не идет на лад, но Кутузов стоял на своем: отложить!

И, сердитый, уехал к себе в Леташевку.

Коновницын едва уговорил фельдмаршала не наказывать генерала Ермолова.

III

Эту ночь Михаил Илларионович провел в маленькой избе в деревне Гранищево, среди шестого корпуса Дохтурова, составлявшего центр армии.

Войска, назначенные в обход левого крыла Мюрата, двинулись заблаговременно, с вечера. Шли со всей осторожностью – болтунам и курильщикам хоть пропади: громко говорить нельзя, огней высекать не смей. Казаки оставляли жеребцов в лагере, чтоб не ржали.

Погода благоприятствовала скрытному движению русских: дождя не было, но и не морозило. На сырой земле не слышалось ни топота ног, ни стука орудийных колес.

Когда обходные колонны тронулись, Кутузов вздохнул с облегчением: и Беннигсен, и надоедливый, чванливый англичанин Вильсон, и наружно вежливый, но держащий камень за пазухой Ермолов – все недоброжелатели Михаила Илларирновича потянулись к правому флангу. Завтра исполнялось их желание: русская армия наступала.

На рассвете 6 октября все в Гранищеве ждали выстрелов с правого фланга. Но день начинался, а, к удивлению всех, ни пушечных, ни ружейных выстрелов не было слышно.

Михаил Илларионович забеспокоился: что-то случилось, атака явно запаздывала.

К правому флангу поскакали все: и Толь, и Коновницын. Возле Михаила Илларионовича остались одни адъютанты.

Потом наконец послышались беспорядочные выстрелы. И вот прискакал с правого фланга первый ординарец с донесением. Вести были не особенно приятные: пехота за целую ночь все-таки не смогла подойти к назначенному месту, сбилась с пути и опоздала. На опушке леса собрались одни казаки Орлова-Денисова. Когда рассвело, казаки стали бояться, что французы увидят их, и одни ударили по врагу.

Французские кирасиры были смяты и обращены в бегство, оставив свой лагерь.

– Кто успел оседлать коня, а кто так, на голую спину вскочил, – рассказывали участники.

Казаки, захватив лагерь, напрасно задержались в нем: Мюрат успел собрать силы для отпора.

Кутузов пришел в раздражение от такой вести. Он ходил по избе, ни на кого не глядя. Штабные офицеры вполголоса обсуждали происшествие:

– Как же предпринимать такое дело без проводников? Ночь ведь темная, осенняя?

– Да, надо было расставить на дорогах людей!

– Такие грубые промахи непростительны даже на маневрах, а не то что на войне!

– Во всем виноват рыжий Беннигсен!

С левого фланга приехал быстрый Милорадович. Он уговаривал Кутузова идти вперед.

– У вас у всех на языке одно: атаковать. Вы не видите, что мы еще не созрели для сложного движения! – немного раздраженно ответил фельдмаршал.

От Коновницына примчался адъютант:

– Багговут убит!

Михаил Илларионович представил себе милого толстяка Карла Федоровича Багговута.

– Ах, как жаль! Кто принял команду? – спросил Кутузов у ординарца.

– Командир семнадцатой пехотной дивизии генерал-лейтенант Олсуфьев.

Кутузов приказал шестому корпусу и кавалерии барона Корфа двинуться к Чернишне. Левый фланг и центр шли стройно, словно на параде.

– Смотрите, ваше сиятельство, как идут! – восхищался Милорадович.

– Потому что идут по прямой линии, – ответил Кутузов.

Мюрат отступал в беспорядке до Спас-Купли.

Кутузов медленно ехал по дороге.

Сзади послышался топот. Прискакал казачий урядник от Кудашева из-под Подольска. Он привез перехваченное отрядом Кудашева предписание Бертье генералу д’Аржану немедля все тяжести отправить к Можайску. Эта маленькая записочка была важнее длинных реляций. Кутузов понял, что Наполеон готовится ретироваться из Москвы, но куда?

«Не собирается ли он обойти нас по новой Калужской дороге, пока мы возимся тут?» – прикидывал Михаил Илларионович.

Не советуясь ни с кем, он тотчас же приостановил движение наступающих войск.

Не зная о перехваченном письме Бертье, все были страшно поражены странным приказом фельдмаршала: почему он не допускает окончательного разгрома Мюрата?

Дохтуров и Милорадович просили не прекращать преследования неаполитанского короля, который отступил уже на семь верст.

– Если не умели вовремя прийти на место и взять Мюрата живьем, то преследование пользы не принесет. Нам нельзя удаляться от укрепленной позиции и от нашей оперативной линии, – ответил генералам Кутузов.

Он велел разостлать на поле ковер и сел.

Приехал Толь. Карл Федорович рассказал, что во французском лагере нашли много награбленного московского добра: перины, подушки, шубы, самовары, вазы. И тут же, рядом с посудой саксонского фарфора и золоченой бронзой, валялись жернова, деревянная посуда и лапти, вероятно взятые в окрестных деревнях. В лагере застали много женщин – француженок, полек, немок.

– Весело жили! – сказал Милорадович.

– У французов так всегда: от любви – к сражению, от сражения – к любви! – заметил Михаил Илларионович.