Суть острова - [43]

Отдохнул? Думай дальше. Ботинки. Жесткие, неуклюжие, грубые. Но пахнут кожей. Сигорд выбрал свой размер — это было нетрудно: сорок второй, самый ходовой. Надо две пары взять. И в ящик положить. Ящик не тяжелый, под мышкой умещается, допрет он его, до дому путь недолог. И цилиндрик туда же. Нет, тяжел. Надо взять пару… тройку… пять кружочков и две противогазных сумки. И хватит. И домой, греться и думать.

На Песчаной улице пришлось все-таки остановиться, передохнуть. Чтобы не тратить время даром, Сигорд вынул из ящика пару ботинок и принялся их рассматривать поближе. Пальцы на холоде плохо слушались, толстенные подошвы на грубых ботинках не гнулись вообще — деревянные, что ли?

— Что стоишь, да? Подходи, отремонтирую в лучшем виде! Набойки, накатки, подклею, а? Иди сюда, отец, недорого возьму! Совсем даром сделаю, за материал заплатишь! Что там с ними?

Сигорда угораздило остановиться рядом с будкой сапожника-ассирийца и тот немедленно взялся вербовать нового клиента. С одной стороны Сигорда раздосадовало, что кто-то вторгся в его размышления, пусть даже и по такому ничтожному поводу, как думы о носкости обуви, а с другой — его как потенциального заказчика восприняли! И пусть это всего лишь сапожник, который немногим богаче его, Сигорда… Хотя нет: живут ведь и за аренду платят, и лягавым, чтобы не трогали.

— Да нет, спасибо. Это я смотрю обновку, жестковата подошва кажется.

— Ну-ка, дай сюда! — Ассириец схватил ботинок, повертел, помял. — Зато сносу им не будет. Подошва обомнется. Ты, папаша, обувку пока не носи, а пару раз смажь ее бараньим салом, а лучше вазелином, изнутри. На ночь смажь, а утром руками обомни. И так три дня, на четвертый — носи на здоровье!

— Думаешь, поможет?

— Кожа. Еще как поможет.

— Вот спасибо, сынок. А то, думаю, жесткая очень.

— Конечно жесткая. Помажь ее, помажь, как я сказал.

— Ладно. В другой раз починю у тебя чего-нибудь. Именно у тебя, потому как мастера видно, даром что молодой.

— Молодой не молодой — восемь лет сам на хлеб-масло зарабатываю. А что это за ящик у тебя? Где брал?

У Сигорда екнуло сердце: он почувствовал интерес покупателя к товару… И точно: ящичек-то как создан для сапожников! И прочный, и форма удобная, и отделения и все дела…

— Соображаешь! Ящичек-то как раз сапожный. Я же говорю: мастер ты, и глаз у тебя орлиный!

— Хороший ящик. Где брал, чего стоит? — Сигорд раскрыл было рот кружева плести про покойного брата и остатки его производства, типа, антикварные дорогостоящие остатки, а вместо этого брякнул:

— Полтину стоит.

— Дорого чегой-то. За тридцатник возьму, если продашь. Прямо сейчас возьму.

— Ха! — У Сигорда опять подколенки затряслись, совсем как два часа тому назад, на свалке. — За тридцатник я у тебя возьму! Сколько есть — все давай!

— Батя, но ты не наглей, дорого полтинник! Давай тридцать… пять. И обувь тебе со скидкой латать буду, а? Я правильную цену говорю, я тебе совет какой дал? Я правильный тебе совет дал, бесплатный совет. И ты не жмись!

Сигорд, который час назад был бы счастлив «забодать» что-либо из найденного за червонец, все же переборол в себе вспыхнувшую алчность.

— Хорошо. Бери… за сорок.

— За тридцать пять!

— За сорок. И плюс у меня к тебе дело.

— Тридцать пять. Какое дело?

— Я тебе этот ящик и точно такие же, несколько штук, за сорок отдам, к другим сапожникам предлагать не пойду. Только через тебя. Просекаешь фишку?

— А много у тебя? — Сигорд прикрыл глаза, чтобы лучше вспомнить и вновь открыл.

— Десятка два наберется. — Теперь уже ассириец поднял к небу агатовые глаза и наморщенный лоб; Сигорд готов был поклясться, что видит в них попытку умножить двадцать на двадцать, а то и на тридцать…

— На — твои сорок! Но если обманешь — здороваться не буду. Плюну на асфальт и отвернусь, понял, да? Мне предлагай, а другим нет. Когда ящики принесешь?

— Гм… Черт… Сегодня у меня засада со временем… Сегодня два или три принесу, а завтра-послезавтра остальные.

— Хоп. Погоди, отец. Сегодня два принеси, не надо три. А завтра к двенадцати подходи и мы все решим. Я бы сам подошел куда скажешь, да видишь… — сапожник вытянул забинтованную ногу. — Ошпарил-мошпарил, понимаешь, месяц еще ходить как следует не смогу.

— Ох, ты! Да!.. Круто тебя… Я завтра приду, мне не трудно. А два ящика… К шести устроит?

— К шести как раз устроит. И выручка будет, и заедут за мной. Жду, батя. Руку давай, жму — не прощаюсь.

— Будь.

Камал не обманул, и Сигорд не подвел: не за три, правда, за четыре дня натаскал он ящиков ровно на косую, на тысячу талеров, двадцать пять коробов по сороковнику каждый. Плюс Камал взял шефство над его новыми ботинками, сам обстучал их, обмял, сам смазал, поставил накат на и без того толстенную подошву и тонкие резиновые подметки на каблуки.

— Не смотри, что тонкие, сносу им не будет, резина особая. Хотя, как носить…

Распрощались, оба довольные друг другом, пообещали «если что — обязательно, в первую очередь», в общем, наконец-то, лед тронулся и бизнес для Сигорда пошел.

Он даже постригся в парикмахерской на халяву, в один из дней, когда подростки-ученицы из соседней ремеслухи проходят практику на всех желающих. Если бесплатно — почему бы и нет? Но халява-то халявой, а чтобы не погнали взашей — выбрал Сигорд лучшее из своего гардероба: ботинки армейские, брюки черные, без заплат и лоска, со стрелками — он ведь с такого урожая и утюгом спроворил разжиться, электрическим, за червонец, вполне работающим… К брюкам и рубашка, тоже военная, хаки, но не со свалки, а с барахолки, от Розы, с которой он самым краешком поддерживал ненавязчивый и необременительный контакт.