Суть дела - [10]

Вероника сказала:

— Кстати, о пальто… У меня к вам, Иван Ефимович, будет такой вопрос: откуда взялась дырка от огнестрельного оружия на вашем пальто, которое вы оставили на boulevard de Courcelles?[13]

Бегемот в ответ:

— По правде говоря, гадкая тогда вышла история, что называется, стыд и срам! Когда моя Вешалка (а это, прошу учесть, пол-Калужской области на голове) уехала в Москву к больной теще, я потихоньку завел себе одну парижаночку из порядочных, а у нее, представьте себе, оказался муж! И не просто муж, а скотина и людоед! Этот гад довольно скоро нас выследил, ранил в руку свою жену, в меня несколько раз палил, но не попал, а только в двух местах прострелил пальто. Тут я смалодушничал и от греха подальше удрал к чертовой матери, в Сингапур.

— Странно, — в задумчивости проговорила Вероника. — Я только одну дырку обнаружила на пальто…

Бегемот:

— Ставлю вам тройку с плюсом за недогляд.

— Ну а дальше-то что? — в нетерпении спросил Карл.

— Дальше пошли муки мученические (в интеллектуальном, конечно, плане), поиски смысла жизни, метания, бессонница, проще сказать — беда… Послушайте, ребята, а выпить у вас есть?

— Как не быть, — отозвался Карл и протянул старому товарищу пол-литровую фляжку ирландского виски, которая вечно была при нем.

— Ага! — воскликнул Бегемот. — Вот и чаша с цикутой, фигурально выражаясь, чего и следовало ожидать.

— Какая еще цикута?! — возмутился Карл. — Ты, Иван Ефимович, думай, что говоришь!

— Беру свои слова обратно, тем более что ты, Карлуша, историю древней Греции не читал.

— Как раз читал!

Бегемот одобрительно кивнул и сделал из фляжки большой-пребольшой глоток.

— Еще один вопрос, — сказала Вероника. — Уже после того, как вы улетели в Сингапур, кто-то звонил в посольство из вашей квартиры, но говорить не стал. Как по-вашему, кто бы мог сделать такой звонок?

— Да кто угодно! Например, кто-то из полицейских, которые осматривали квартиру после моего исчезновения, нашел ихний опер в определителе номер последнего абонента и позвонил. А я как раз накануне разговаривал с Кузьмичом.

Карл заметил:

— Знаю я этого Кузьмича.

— Словом, через эту французскую бабу, — продолжал Бегемот, сделав еще глоток, — вышел большой скандал. А я и рад — не было счастья, так несчастье помогло, — до того мне осточертели все эти игры, хоть в петлю лезь! Потом уже, в Сингапуре, сидя у себя на East Coast, я все думал, думал, думал до помутнения в голове. Спрашиваю себя: а на кого ты, собственно, работаешь, подполковник Середа? На свой народ, который не знает, как выгадать на лишнюю ампулу инсулина? На российскую армию, которой страшно раздавать боевые патроны? На правительство, которое ничего не может поделать с нашей угасающей страной и только строит хорошие мины при плохой игре? Нет, думаю, подполковник, ты на Васю работаешь, бандюгана из Перми, потому что он и есть сейчас первое лицо в государстве и за свои наворованные деньги практически может все!

Карл призадумался и сказал:

— А ты знаешь, Иван Ефимович, на кого я работаю?

— На кого?

— На городок Муром, на бабушек, торгующих семечками, на мужиков у пивного ларька, на реку Оку…

— Откуда такая геополитическая узость?

— Оттуда, что есть у меня домик неподалеку от Мурома, на Оке. Две комнаты, мезонин, застекленная веранда плюс двадцать соток земли под плодовые деревья и огород. Между прочим, могу взять тебя дом сторожить, харчи хозяйские, но, правда, жалованье в рублях. Вот только оповещу Центр, что ты утонул во время купания в Южно-Китайском море и твой труп сожрали акулы, которых там пруд пруди. Новый паспорт тебе Громушкин сделает, Вешалку побоку, Вася-пермяк, если что, дезинформацию подтвердит.

— Красота! — сказал пьяным голосом Бегемот. — Вот где поди рыбалка-то, покой, благорастворение воздусей!.. Ой, домой хочу, ребята! Прямо сейчас заплачу, до того мне хочется на Оку! — И он действительно зарыдал.

Раннее утро в начале лета. Над рекой еще низко стелется туман, в зарослях молодой ольхи ни один листок не шелохнется, такое безветрие, только водяная осока меланхолически покачивается из стороны в сторону, точно она мается от тоски. На мостках, где хозяйки по вечерам полощут белье, сидит мужичок с удочкой из бамбука, в телогрейке без рукавов и деревенской кепке с пуговкой, надвинутой на глаза. Не клюет, но он сидит, как приклеенный, и зло смотрит на поплавок. Через час-другой к нему присоседится миловидная женщина, вроде бы натуральная блондинка, а потом присядет рядом здоровенный парень, на котором, кроме плавок и обручального кольца, ничего нет, но он не удит, а плюет в воду и задумчиво смотрит вдаль.

Наши за границей

Саша Васильев, упитанный мужичок лет тридцати с небольшим, по профессии лингвист широкого профиля, был человек тяжелый, то есть неуживчивый, бесстрашный, прямолинейный, язвительный и несдержанный на язык. Хотя он любил повторять: «Я не злой, я впечатлительный…» — на кафедре его сторонились и редко когда приглашали на свойские вечера.

Поскольку по-настоящему излить желчь ему было некому, он одно время писал пространные жалобы в Комитет народного контроля на: проректора по хозяйственной части, районный комитет комсомола во главе с известным негодяем Адиноковым, жилищно-эксплутационную контору № 41, своего участкового уполномоченного и редакцию газеты «Культура», не желающую печатать его разоблачительные статьи.