Суровый воздух - [46]

– Меньше скорость! – закричал в телефон стрелок. Летчик резко убрал газ. Резанула длинная очередь, а за ней возглас досады: «Эх, промазал!». И в тот же миг впереди Оленина пропало небо! «Мессершмитт», не заметив сделанного «илом» маневра скоростью, выскочил по инерции вперед и оказался так близко, что Оленин ясно увидел фигуру немецкого летчика, откинувшегося на бронеспинку, и черный меч, нарисованный на фюзеляже его машины.

«Таран», – молнией пронеслась мысль. Пальцы инстинктивно впились в гашетки, застрочили пушки. Зажмурив глаза, Оленин съежился в ожидании удара. Но… удара не последовало. Прошла секунда, и на месте немецкого самолета повисло распухающее дымное пятно. «Ил», вздрогнув, пронесся сквозь него.

– Есть! – в восторге крикнул Оленин, бросаясь на выручку к Зандарову, которого снова атаковали. Стрелок Зандарова, так и не исправив пулемета, плача от ярости, палил по «мессершмиттам» из ракетницы.

– Зандар! Держись, прикрою! – закричал Оленин. Но вместо ответа Зандарова услышал голос своего стрелка:

– Патроны все…

Оленин чертыхнулся. Пулемет замолчал. Положение стало критическим. Правда, еще можно было попытаться уйти с маневром на малой высоте, но закон боя не позволял сделать этого, когда товарищ находился в опасности. «Сам погибай, но товарища выручай». И Оленин стал выручать. Машиной, телом своим он закрывал Зандарова от вражеских снарядов. С потерей высоты маневр – все более и более затруднялся. К огню «мессершмиттов» сверху прибавился огонь «эрликонов» с земли. Плоскости Оленинской машины вздрагивали. Меткая очередь «мессершмнтта» рванула по хвосту. Руль поворота заклинило. Еще очередь – и машина Оленина, потеряв управление, держалась только на форсированном моторе. Это была уже не боевая машина, а беспомощная мишень. Но вот наконец передний край. Свои. Залп зениток отогнал немцев. «Охотники» пересекли передовую.

– Зандар, лети домой. Я пошел на вынужденную, – крикнул Оленин…

Зандаров отвалил от него, поворачивая вслед за другими «илами». Оленин все больше терял высоту. Он всем телом налегал на ручку, но рулей «не хватало». Цепляясь крыльями за верхушки деревьев у железнодорожного полотна, самолет, казалось, не летел, а полз по ним. Так прошло несколько мгновений. Впереди показалось ровное поле. Штурмовик, не выпуская шасси, плюхнулся на него брюхом. Заскрежетав о землю исковерканным винтом, машина замерла.

Несколько секунд Оленин сидел в кабине недвижим, чувствуя смертельную усталость. Пыль, поднятая самолетом, оседала. В мембранах наушников еще звучали отголоски боя. Бортстрелок Уманский, весь в пыли, в промокшем насквозь от пота комбинезоне, выскочил из машины.

– О! – услышал летчик его короткое испуганное восклицание и, встревоженный, открыл кабину.

Уманский с мертвенно бледным лицом показывал ему на землю.

– Ты чего? – спросил Оленин.

Стрелок молча показал пальцем на бугорки рядом с машиной.

– Что это?

– Минное поле.

Оленин скользнул взглядом по следу, пропаханному самолетом, и молча пожал плечами.

– Почему же мы не взорвались? – удивился Уманский, приходя в себя.

– Успеешь… взорвешься… Таких чудес на свете ежедневно не бывает, – хмуро ответил Оленин и посмотрел на часы. Стрелки показывали, что с начала боя прошло всего лишь тринадцать минут.

– Что же нам теперь делать, товарищ лейтенант? – спросил стрелок.

– А что же нам делать? Сели – значит надо сидеть… Мы теперь, как папанинцы на льдине… Подождем немного. Нашу посадку видели. Придет кто-нибудь из минеров, тогда и выберемся из этого лабиринта, – ответил Оленин, присаживаясь на борт кабины. – Давай вот как сделаем, – сказал он минуту спустя, – достань-ка бортпаек и это самое… антишоковое средство.

Уманский покопался под сиденьем, извлек оттуда металлическую коробку с аварийным запасом продуктов и бутылку, замотанную в тряпку.

– А пить из чего?

– Давай пару гильз из-под снарядов.

Они налили и чокнулись. Латунь гильз мелодично зазвенела.

– Поздравляю, товарищ сержант, с первым боем, – сказал Оленин.

– А вас, товарищ лейтенант, с победой над «мессершмиттом»!

Они выпили. Стрелок открыл банку.

– Опять «второй фронт»… – недовольно поморщился Оленин, накалывая на острие ножа кусок американской тушонки.

На переднем крае послышалась пальба. В зените кружились два «мессершмитта».

– Может, замаскировать машину? Я нарву травы?.. – с готовностью спросил Уманский.

– Не надо. Вокруг мина на мине… Еще трахнет, дура…

– Ну тогда дайте мне листок бумаги, – попросил стрелок.

– Зачем? Порисовать вздумал? – с иронией спросил Оленин.

– Попробую запечатлеть на память, – кивнул Уманский на распластанный самолет.

Взяв планшет летчика, он осторожно прошел вдоль борозды, пропаханной радиатором «ила», достал бумагу, карандаш и присел на траву.

Начинало припекать. Оленин лег в тень. В небе не смолкал рев моторов. На смену штурмовикам покатились волны бомбардировщиков, затем опять потянулись бесконечные эшелоны штурмовиков. Вой бомб, грохот зениток не утихал. Над взъерошенной, развороченной передовой дрожала мутно-рыжая стена пыли. Оленин взглянул на небо. Над самолетом проносились стрижи, и резкий свист их был слышен даже сквозь бесконечный гул разрывов.