Суровый берег - [17]
С каждым днем таких машин становилось больше, никто их не убирал, а немецкая артиллерия корректировала по ним стрельбу.
Лед все еще не был надежным, тяжелые машины проваливались, конные обозы попрежнему тянулись по всей трассе. Всюду на льду валялись сброшенные с саней мешки и ящики, отощавшие лошади падали посреди дороги. Особенно мучили людей и животных трещины, образовавшиеся на седьмом километре от западного берега. Широкие разводья тянулись вдоль всей береговой линии, то суживаясь, то увеличиваясь, и на них трудно было построить надежные мостки. Приходилось разгружать машины и сани, на спинах перетаскивать грузы, затем перегонять порожняк.
Немецкая артиллерия и самолеты нащупали этот «район мостов». С утра до вечера немцы обстреливали дороги, много раз «мессершмитты», снижаясь, били из пулеметов по скоплениям людей и обозов. Тогда люди падали на лед, а кони ломали оглобли, рвали упряжь, обезумев от ужаса, уносились по озеру, падали и, смертельно раненные, ржали высоко и пронзительно.
Было очень холодно. Негреющее солнце освещало берег и озеро, отблескивал лед. Изредка, казалось, совсем недалеко, над лесом вился паровозный дым. Там ждали вагоны грузов из Ленинграда. Туда с переправы медленно и редко ползли машины.
Рахимбеков уже второй день находился в Коккарево, расположенном на западном, «ленинградском», берегу озера. Сюда был переведен штаб бригады, и начальство неожиданно вызвало всех командиров частей. Комаров послал Рахимбекова, приказав, в случае задержки, догонять роту в пути.
Вдобавок Комаров надеялся, что Асафу удастся получить для роты хотя бы немного теплого обмундирования. Бойцы были раздеты и разуты, а морозы становились всё крепче. Но Рахимбекову с командиром бригады так и не удавалось встретиться. Тот вместе с начальником ледового участка почти круглые сутки проводил на трассе, часто и ночевал где-нибудь в машине.
Постоянные обстрелы и налеты, некрепкий лед, мороз, выход из строя машин и убыль людей не давали и половины тех результатов, которых фронт ждал от ледовой дороги. Не было прикрытия с воздуха, береговые зенитные батареи стояли далеко и тоже не могли задержать вражеские самолеты, прорывавшиеся сквозь жидкий огонь и весь день «висевшие» над озером. Несколько счетверенных пулеметов были пока единственной и слишком слабой защитой. Четыре отдельных автобатальона, приданных бригаде, действовали каждый сам по себе, машины простаивали под выгрузкой, некоторые шли прямо с озера на Ленинград, застревали в пути.
— Нет на трассе хозяина, — зло сказал какой-то майор, встреченный Рахимбековым по дороге в штаб. Потом закурил и покосился на спутника. Маленький, исхудалый, в обгоревшем полушубке, придававшем ему вид боевого командира, Рахимбеков, как видно, внушил доверие, и майор продолжал говорить, яростно жуя мундштук папиросы и сплевывая огрызки в сторону. — Вы только посмотрите, что тут делается. Под Тихвином идут тяжелые бои, в городе люди уже… а, да что там! Сейчас готовится эвакуация гражданского населения из города, и вы бы посмотрели, как они там держатся… Вчера по Петроградской стороне шли ремесленники на вокзал. Худые, закоптелые, сморщенные дети-старички. У каждого рюкзачок и палка… И эти старички бредут и плачут. Боятся не дойти…
Он вдруг замолчал, швырнул окурок и долго ругался.
В штабе снова сказали, что командир бригады на трассе, но на этот раз указали более точный адрес. Командир только что звонил по полевому телефону с Вагоновского спуска, там следует его искать. Рахимбеков направился к спуску.
Уже день клонился к вечеру. Стало заметно, как потускнел берег, быстро темнел лед. Легкий ветер, дувший с самого утра, становился порывистей и резче, временами под его напором трещал береговой припай. На озере машин было мало, зато Рахимбекова поразило необычное зрелище.
От самого спуска широкой, расползающейся лентой, уходящей одним концом в лес, а другим далеко к Зеленцу, тянулась нескончаемая вереница людей. Между ними попадались пушки на конной тяге, бойцы помогали коням, вяло упираясь в колеса орудий. Люди шли рассыпным строем, худые, темные, в обмотках и обледенелых ботинках, в шинелях без ватников, в летних, линялых пилотках. Им было так холодно и они так отощали, что ни одного слова не слышалось из рядов, лишь шаркали сбитые подошвы, звякал котелок или штык. Они шли, и не было видно им конца-края… Многие падали и лежали долго, пока не подъезжала санитарная повозка. Рахимбеков видел, как провезли мимо него красноармейца, потом еще троих. Некоторых уже и не поднимали…
«Эвакуируются войска…» подумал Рахимбеков, и опять его охватило беспокойство за Ленинград. Там, на станции, где он столько суток держался, он ничему не верил, ничего не хотел знать, сознание не могло допустить мысли о страшном конце… Дорога через озеро закрепила эти мысли. Теперь…
Растерянный, ошеломленный, забыв о стуже, он снял шапку и, лысый, щуплый, вытирал ею слезы. Он не знал, что это Ленинград посылал свои дивизии на подмогу Волховскому фронту и что через несколько дней Тихвин будет отбит.
Войска всё шли и шли. Уже становилось темно, с каждым часом усиливался ветер, прорывалась колючая снежная крупа. Несколько водителей, пробившихся на машинах с того берега, говорили, что дальше ехать нельзя, на середине озера настоящий шторм и стрелковые части идут по воде, выступившей поверх льда.
