Суровые дни - [3]

— Махтумкули-ага, хотя Бегенч и принял ваше поздравление, мы его не принимаем.

Джигиты громко расхохотались. Смеялся и сам Бегенч, хотя каждый миг ожидал колких шуток, от которых ему сегодня, по всей видимости, никуда не деться. Он решил опередить острословов.

— Вы, Махтумкули-ага, так повернули дело, что хоть обратно невесту отсылай!

Веселые искорки погасли в глазах Махтумкули.

— Невесту, сынок, отсылать нельзя. Все, сказанное мною, — только шутка для начала разговора. Молодость, сынок, это неповторимая весна, она гостит у человека только один раз, и проспавший ее, не ощутивший ее цветения — жалок, как ястреб с перебитыми крыльями.

Махтумкули снял свой тельпек с развившимися от времени и непогод завитушками. Из кармана халата вытащил цветной платок, приложил его к вспотевшему лбу. Потом вынул из тельпека тюбетейку, надел ее на голову. Налил немного чая в пиалу, не торопясь выпил.

Джигиты молчали.

Махтумкули тепло посмотрел на Бегенча и произнес только что сложенные строки:

Всегда джигиту-молодцу

Одно достойное пристало —

Арабский конь ему к лицу,

Красавица, что блещет лалом.

Приунывший было Бегенч приосанился и гордо посмотрел вокруг. Махтумкули отпил глоток чая и хотел было продолжать, но вдруг прислушался.

За дверью кибитки раздался шум. Долетели голоса:

— Смотри, скачут так, будто из рук врага вырвались!

— Это ёмуты[1] скачут!

Насторожившийся Перман крикнул:

— Эй, что там случилось?

— Сам выходи и узнай! — раздраженно крикнули снаружи.

Перман пошел к выходу. Вслед за ним поднялись еще несколько джигитов.

По главной дороге скакали два всадника. Подъехав к аулу, они перевели коней на рысь. Со всех сторон к приезжим мчались куцые карнаухие псы, захлебываясь злобным лаем.

— Беги быстро к сердару, скажи, что люди приехали, — приказал Перман одному из подростков.

Тот помчался в сторону кибиток Адна-сердара. Но оттуда уже появился сам сердар в окружении стариков. Невысокий, крепкий, с пронзительным взглядом быстрых глаз под широким разлетом кустистых бровей, сердар, как всегда, был одет в яркий красный халат и шелковую рубашку с искусно вышитым воротом. Большой дорогой тельпек и зеркального блеска черные сапоги довершали его наряд. Подбородок спереди был аккуратно выщипан и блестел, словно масляный. Сердар слегка прихрамывал на левую ногу, но от этого не казался жалким. Властность чувствовалась во всем его облике.

— Примите коней! — приказал сердар.

Тархан и еще один джигит побежали навстречу всадникам. Передний — плотный, упитанный, первым спрыгнул с коня, повесил на луку седла ружье и, кинув поводья спутнику, сказал:

— Поводи, пока не остынут!

Он поздоровался за руку сначала с Адна-сердаром, затем со стариками, неторопливо задал традиционные вопросы вежливости.

Люди знали гостя. Среди гокленов он был известен под прозвищем Ата-Ёмут. Почти всегда он был на коне. Приезд его в Хаджи-Говшан вряд ли был случаен.

Сердар стоял, широко расставив ноги и засунув обе руки за кушак, нетерпеливо ждал, когда гость обойдет всех.

— Вовремя приехал, Ата-хан, — сказал он, — у нас сегодня той. Зайдем в кибитку.

— Поздравляю вас с тоем, сердар-ага, — вежливо ответил Ата-Ёмут. — Но я не могу принять в нем участие — у меня важная весть.

— Пусть она будет доброй… Что же это за весть?

— Прошлой ночью у Серчешмы кизылбаши перешли горы. Кое-кого из наших людей, ушедших за дровами, они захватили и увезли с собой, заковав в цепи. Возможно, что сегодня в ночь они нагрянут в Туркменсахра. Аннатувак-сердар поручил известить вас об этом. Завтра он собирает всех ханов степи на совещание. Получен какой-то наказ от хакима. Вас просили приехать тоже.

Весть, сообщенная Ата-Ёмутом, черным камнем легла на сердца людей.

Кизылбаши перешли горы, напали на какое-то село… Каждый ежился от недоброго предчувствия. Тяжесть жизни, сплошь заполненной борьбой за кусок хлеба, усугублялась разбойничьими набегами извне, уносившими скудный скарб дайхан, а часто и десятки молодых аульчан, захваченных разбойниками и проданных в рабство.

Адна-сердар видел тревогу на лицах собравшихся, но их горькие думы не трогали его. Он высокомерно произнес:

— Спасибо тебе, иним[2], что не счел за труд приехать к нам. Да благословит тебя за это аллах. А что до кизыл-башей, то их нам встречать не впервые.

Он вдруг замолк, будто потерял нить своих мыслей. Ата-Ёмут ждал, сумрачно насупившись и постукивая рукояткой плети по ладони. Ждали все окружающие.

Наконец Адна-сердар добавил:

— Что касается приглашения Аннатувака-сердара, то мы посоветуемся со старейшинами. Как они скажут, так и будем действовать.

— Больше ничего не передадите? — хмуро осведомился Ата-Ёмут.

— Нет! — резко сказал Адна-сердар. — Передай большой салам сердару.

— Спасибо… Желаю всем вам здоровья и благополучия.

— И тебе здоровья и благополучного пути.

Ата-Ёмут круто повернулся и пошел к своему коню, не попрощавшись отдельно с Адна-сердаром. Было ясно, что уезжал он недовольным. Когда всадники скрылись за облаком дорожной пыли, Адна-сердар сказал не громко, но так, чтобы его услышали окружающие:

— Если перешли у Серчешмы, значит, это люди Шатырбека. У него не хватит смелости к нам повернуть.