Суровая путина - [94]

Теперь все невзгоды воспринимались по-иному. Она страшилась всего, что мешало ей связать свою судьбу с Аниськой…

Раскачиваясь из стороны в сторону, точно баюкая ребенка, она спрашивала себя, что же теперь будет с ней и Аниськой и что это за беда обрушилась на ее горемычную голову.

Когда же они смогут жить спокойно и счастливо? И зачем люди делятся на богатых и бедных, на казаков и иногородних, зачем враждуют?

Если бы не было этой вражды, она давно бы вышла замуж за любимого и теперь не страшилась бы новой разлуки с ним.

И что теперь сделают с Аниськой за охранников? Убьют, снова загонят в тюрьму? У кого искать защиты?.. У кого искать помощи?..

Липа обратила свои наполненные слезами глаза в угол. Оттуда смотрел на нее черный, грубо намалеванный лик. Иссохший венок полевых цветов и вышитое полотенце обрамляли старинный ореховый киот. Медная оправа иконы кроваво мерцала при пылающем зареве восхода.

Липа заломила руки. И, роняя слезы, не отводя от иконы блестящих глаз, зашептала торопливо и страстно:

— Господи, Исусе Христе! Отведи всякие напасти и сохрани… Умилостивь их… Спаси Анисеньку… Дай мне пожить ним хоть капельку…

Слова знакомых, заученных с детства молитв не приходили ей на память; она произносила свои, по-детски наивные и простые; они казались ей более понятными и доступными богу…

Аниська спал. Грудь его поднималась размеренно, спокойно. Вдруг он отбросил руку, устремил на Липу тусклый взгляд:

— Где Панфил?! — вскрикнул он и вскочил.

Липа смутилась, поспешно вытерла слезы, сказала робко:

— Никакого Панфила нету, Анисенька. Бог с тобой. Тебе, мабуть, привиделось. Приляг, усни еще…

Протирая глаза, Аниська свесил с кровати ноги, обутые в тяжелые сапоги, деловито осведомился:

— Неужто никто не приходил? И как это я задремал.

Он сидел с опущенной головой, досадливо морщась.

— Анися… Уйдем отсюда… Ты же говорил — в Кагальник поедем, — пытаясь оживить надежду, робко напомнила Липа.

Аниська молчал, задубелыми пальцами почесывая грудь.

— Припозднились мы трошки, Липа, — сказал он. — Вот я недавно шел мимо одной хаты… Слышу кто-то воет. Подошел к окну, а там мертвец лежит. Тот, которого вчера уложили на месте мироновские пихрецы. Ну и подумал, какой уж тут Кагальник… Придется, видно, нам еще долго гнезда искать.

Липа заплакала.

— Ну, ну, не плачь. Вот уладим с приморцами, тогда поедем.

Отводя в сторону растерянный, виноватый взгляд, Аниська встал с кровати.

— Ты не горюнься, — ласково добавил он и погладил Липу по голове. — В случае чего, иди на станцию и езжай прямо в Ростов. Вот тебе деньги и адрес.

Порывшись за подкладкой картуза, Аниська достал пропотевшую бумажку, подал жене.

— Вот… Тут прописано, по каким улицам идти… в городе… Там есть такие люди, что дадут тебе приют, покуда что…

Липа спрятала бумажку за пазуху. Аниська смотрел на нее усталыми глазами. События предыдущего дня и ночи словно выпили из него все силы: он чувствовал себя опустошенным и разбитым.

— Ну, пойду я… А то вот-вот казаки заявятся, — тихо проговорил он.

— Погоди, хоть рубашку зашью тебе, — остановила его Липа и, быстро отыскав иголку, принялась на нем же зашивать пропахшую потом рубаху.

Руки ее дрожали, иголка колола пальцы, на кончике носа висела прозрачная капля: слезы опять полились из глаз.

— И чего ты… Как на смерть провожаешь все равно, — рассердился Аниська и, оборвав нитку, кинулся вон из хаты.

У калитки он лицом к лицу столкнулся с вернувшимся из города Онуфренко и Павлом Чекусовым. Радость, как освежающая волна, омыла Аниську.

Он тряс Чекусова за плечи, смеялся, выкрикивая бессвязные слова приветствия. Чекусов ухмылялся, скаля щербатый рот.

— Ну, ну, чертогон, тише! Ты это чего тут заварил, а? Ну, ладно! Ладно. Для начала и это славная песня.

— Ты говори: что сказали в комитете? Что оказал Иван Игнатьевич? — нетерпеливо допытывался Аниська.

— Держаться. Не уступать прасолам и атаманам! — выкрикнул Чекусов и погрозил кулаком в сторону моря. — Миронова вы уже настращали добре. А вообще, вы хотя бы посоветовались с нашими товарищами.

— Некогда, Паша, было советоваться, некогда, — возразил Аниська. — Когда загорелось тут, только успевай подкладывать, чтоб жарче горело.

— Надо уметь подкладывать. А вы вздумали что-то вроде прошения писать контре Каледину. Ведь это же волк старый. С ним только один разговор — казачья пуля. Ведь избрали его на Войсковом кругу, такие субчики, как наш Автономов да есаул Миронов. Какой же от него ждать милости?

Анисим смущенно оправдывался:

— Для начала постучали во все двери, а потом поглядим. Ежели не уберут Миронова, двинемся всей ватагой и сами его уберем, установим в гирлах свою охрану, свои порядки.

Чекусов усмехнулся:

— Вот, вот, все сами. Небось, и в Петроград сами пойдете буржуйское Временное правительство свергать… Эх вы, революционеры!

— Чего ты все поддеваешь? — рассердился вдруг Аниська. — Ты не подшучивай, а разъясни толком. Ждали вас — терпения не было, а ты приехал и насмехаешься!

— Ну-ну, тише, — бережно взял Чекусов Аниську под локоть. — Не горячись. Толком тебе говорю: ничего сам не сделаешь. И власть в одиночку, кто как захотел, не спихивают. Почаще тебе надо в город, в комитет большевиков заглядывать да побольше слушать, что большевики советуют. Я вот вам тут книжечек кое-каких да газеток привез.